Гроза на Шпрее - [144]

— Да он же рожей не вышел, этот Брукнер! Вспомни-ка его лицо. Весь подбородок ушел в кадык…

— Не все рождаются красавцами. Натяни на Брукнера генеральский мундир, и грубость черт в твоем воображении мгновенно перевоплотится в волевую собранность или нечто подобное. При этом учти: человек, который прячется, ежеминутно должен думать о выражении своего лица, и это отвлекает его внимание от другого. Только очень хороший актер может одновременно владеть лицом и всем телом.

— Не понимаю, куда ты клонишь.

— Брукнера выдает походка. Она сразу бросилась мне в глаза. Он не идет, а важно и горделиво вышагивает. Так и кажется, что за ним движется более десяти человек свиты.

Григорий, который от нечего делать прислушивался к разговору трех друзей, услыхав последние слова Кристиана, весь напрягся. Откуда-то возникло чувство: вот сейчас, сейчас перед ним возникнет зримый образ, когда-то и где-то виденный. Но в памяти ничего не всплывало. Ее лишь осенил короткий луч — предчувствие узнавания — и тотчас погас, как мигом гаснет далекое зарево. И спор за соседним столиком стих, к компании подсел кто-то четвертый. Парни пили пиво, провозглашали шутливые тосты, подзуживали друг друга одним им понятными намеками.

В гостиницу Григорий попал около десяти. Слишком поздно, чтобы звонить в незнакомый дом, волновать фрау Берту телефонным разговором. Да и хотелось побыстрее лечь в постель — в номере было неуютно и холодно, под напором ветра тоскливо и надоедливо позвякивало какое-то стекло, вокруг которого, наверно, отвалилась замазка. Звук этот нестерпимо раздражал, мешал сосредоточиться на том, что ему необходимо было еще раз обдумать, не давал и уснуть. Впрочем, вскоре усталость взяла свое. Григорий и не заметил, как веки сомкнулись, а назойливый звон превратился в басовитое гудение.

И вот он уже лежит в высокой душистой траве, щеку ему щекочет розово-красная головка примятой кашки, над которой, непрерывно гудя, кружит и кружит деловитый шмель. Каждая волосинка его мохнатого тельца светится на солнце, и теперь видно, что он совсем не черный, как думалось, а коричнево-медный.

Казалось, Григорий успел увидеть только этот один-единственный сон. Но когда он проснулся, дневной свет уже просачивался в комнату. Свежая голова и упругость во всем теле тоже говорили о хорошем отдыхе.

Часы показывали начало восьмого. Значит, можно, не торопясь одеться и позавтракать. Он решил не предупреждать фрау Нунке о своем приходе. А то вдруг назначит встречу на вторую половину дня. Тогда его планы полетят вверх тормашками, и выехать можно будет только вечером. Жаль, конечно, что он не закончил все дела вчера. И угораздило ж в такую погоду отправиться гулять и забрести в эту пивнушку! Воспоминание о вчерашнем вечере кольнуло по сердцу словно острием иглы. Ганс Брукнер — вот в чем дело! Батрак, который прохаживается по городку, словно важная особа, и тайком лакомится кушаньями, о которых люди в его положении не смеют и мечтать… Все-таки любопытно, почему рассказ об этом типе беспокоит до сих пор? А, пропади он пропадом! Здесь, на прибрежной равнине Северного моря, осело немало тех, кому не удалось попасть на заокеанские транспорты. Ворота в Атлантику, как и прежде, манят, держат каждого вблизи Гамбурга, словно на привязи. Возможно, Ганс Брукнер тоже из таких, но почему тебе пришло в голову, что ты где-то видел его? Чушь! Игра возбужденного вином и пивом воображения…

К утру ветер стих, словно дорогу ему преградили скопища туч, которые он сам же нагнал. Они нависали совсем низко, казалось, даже опустились на крыши домов. Сквозь густую сетку мелкого дождя Григорий с трудом разглядел контуры заказанного такси.

— Куда прикажете?

Гончаренко назвал нужную улицу.

— Далековато. Но те, кто там построился, вытянули счастливый жребий. Район почти не пострадал от бомбардировок. Оазис среди адского огня, бушевавшего в Гамбурге… Все здесь были, как на ладони у дьявола… Нас, моряков, списали на берег и перевели в спасательную команду. До сих пор не пойму… — водитель вдруг побледнел и оборвал фразу: мимо его машины, чуть не задев ее могучим крылом, промчался студебеккер, из кузова которого что-то насмешливое выкрикивали солдаты, хохоча и размахивая руками. Таксист выругался и вытер носовым платком вспотевший лоб. — Ничего, рано или поздно, а мы с вами поквитаемся. И, когда мы снова возьмемся за оружие…

— Кто «мы»?

— Как кто? Немцы, конечно.

— А-а, — разочарованно произнес пассажир. — Я думал, вы имеете в виду нечто более конкретное…

Уловив в этой фразе насмешливые интонации, водитель подозрительно покосился на пассажира, но ничего не смог прочитать на его лице: тот скорее был равнодушен к разговору, чем заинтересован им, ибо с явным нетерпением рассматривал нарядные домики, которые выглядывали на бульвар и шоссе сквозь кружево черных ветвей.

— Вот мы и прибыли. Вам, кажется, девяносто седьмой?

— Ага.

— Я доеду до перекрестка и там развернусь — девяносто седьмой по ту сторону бульвара.

— Вам придется подождать меня десять-пятнадцать минут. Счетчик можете не выключать.

— О, с удовольствием! — рассмеялся водитель и, лихо затормозив, остановил машину прямо у калитки в чугунной ограде.