Грот в Ущелье Женщин - [111]

И Ветчиной Крест маслянисто блестит водорослями оголенного дна, не войти катеру даже наполовину. Пришлось ткнуться к отрубистому (или как его здесь называют – грубой) берегу под самым обогревателем. Берег крутой, гладкий, с едва приметными выступами. Глубины здесь хорошие, позволяют на любой воде подходить, вот и «обжили» это место солдаты – вбили в стену избушки скобу и привязали к ней толстую веревку. С узлами через каждые полметра. Когда катер подходил к посту, ее сбрасывали.

Прошуршала веревка, растянулась по граниту черной узловатой змеей. Подергал я ее, крепки ли, и полез. Подумал с усмешкой:

«Глянула бы на меня Елизавета Кирьяновна, повременила бы с упреками. Ну да какой с нее спрос?»

Поочередно взбирались к посту наблюдения пограничники, снимали фуражки, чтобы подставить освежающему ветерку вспотевшие лбы, а старший наряда рядовой Кирилюк докладывал мне подробно, откуда появился шар, когда его заметили, где сбили и где примерно, как выразился Кирилюк, сделал он вынужденную посадку.

– На посту остается младший наряда, – приказал я Кирилюку, – ты – с нами.

– Есть!

Передохнув несколько минут, мы пошли в тундру, сперва гуськом, а миновав около километра, растянулись в цепь. Искали долго, но в конце концов мы с Кирилюком наткнулись на сбитый шар. Я подал сигнал «Все ко мне». Потом приказал Кирилюку:

– Отойди-ка подальше. Чем черт на шутит…

– Есть, – ответил Кирилюк и добавил: – Капитана и Мишу Силаева туточки найшли. Вы уж, Евгений Алексеевич, неторопко.

Вот так совсем не по-уставному. И Мишу вспомнил, и меня предупредил. Роковым, думает, это место может оказаться и для меня.

«Ну да ладно: бог не выдаст – свинья не съест. Так Гаврила Михайлович мой говаривал».

Поначалу я внимательно осмотрел контейнер. Вроде обычный, какие нам особенно в последнее время попадались не единожды: ящик с несколькими фотообъективами и антенной. Потом поотрезал стропы, неспешно оттащил в сторону шар, после этого вновь еще раз внимательно осмотрел контейнер и лишь тогда приподнял его. Ничего. Без всяких сюрпризов. Теперь можно подозвать и солдат, чтобы завернули контейнер в оболочку шара и обвязали стропами. Так удобней будет нести и сейчас, и отправлять в отряд.

Упаковав контейнер, сняли мы фуражки, постояли молча, отдавая дань память Силаеву, и так же молча пошагали к посту наблюдения.

До самого дома солдаты молчали. Да и мне было не до разговора – много, кажется, прошло времени, а жалость, чувство вины не притупились ни у кого. Хотя, кто виноват?

Устало поднялся я на крыльцо. Соснуть бы часок-другой, забыться, обрести покой, а тут теща Полосухина с нелепым вопросом:

– Пленные где? Иль пошвыряли вы их обратно в океан?

– Мы им погрозили кулаками, они и ходу от нас.

– Ишь ты, кулаками, – ухмыльнулась она и похвалилась: – Пока вы там кулаками размахивали попусту, мы тут вон сколько наворочали!

И верно. Вся мебель у нас была расставлена по-новому. Сервант, который я еще не успел распаковать, сверкал теперь в гостиной чистыми стеклами, а наверху Иван-царевич пластал на Сером волке, спасая Василису Прекрасную от Кощея Бессмертного. Нелепо выглядело это яркое творение кунгурского ширпотреба на финском серванте, которому «к лицу» хрусталь да богемское стекло. И я предвидел, что Серый волк ускачет поначалу в спальню, где тоже не уживется с финским спальным гарнитуром, потом на кухню, потом… Я даже вздохнул, вспомнив уютный уголок в нелепой портопунктовской квартире. Верно сказал какой-то древний мудрец: жизнь – есть жизнь. Бежит она, меняется. И в большом, и в малом. И ничего с этим не поделаешь. Теперь из каждой командировки в Мурманск придется привозить хрустальные вазы, такие же ненужные, как эта кунгурская игрушка; но Лена будет просить, и тут уж никуда не денешься – хочешь не хочешь, а доставай, шустри, если не желаешь обижать жену, а стремишься сделать ей хоть в мелочи приятное.

– Ишь, залюбовался, – прервала мои мимолетные раздумья Елизавета Кирьяновна. – Красивое всегда все любят, только делать не все хотят.

– Вкуса не хватает, Елизавета Кирьяновна. Вы же – москвичка, а мы тут, на краешке земли, что понимаем?

– И то верно, – вполне согласилась Елизавета Кирьяновна. – Иди, полюбуйся, как у Северина теперь все стало.

– Верю, верю.

Те два часа, которые оставались до боевого расчета, мне хотелось хотя бы немного подремать, но Елизавета Кирьяновна схватила меня за рукав и потащила в квартиру Полосухина, приговаривая:

– Нет, ты полюбуйся! Своими глазами увидь. А то ишь: верю. Ты погляди да поучись! Век-то впереди большой, смотришь – сгодится в жизни. Да и солдатика твоего, Павла, проводить тебе пора, а то липнут они друг к другу, как медом намазанные. Катьку совсем не узнать. Матери даже не грубит.

Вот она – главная причина, главная забота. Оттого и потянула меня Елизавета Кирьяновна за рукав.

– Нет, ты полюбуйся, – отворяя дверь в гостиную, воскликнула Елизавета Кирьяновна. – Полюбуйся!

И трудно было понять, то ли она приглашает полюбоваться финской мебелью, со вкусом расставленной в комнате, то ли высказывает свое недовольство тем, что Катя и Павел сидели рядышком на диване у журнального столика и рассматривали альбом (должно быть, семейный) с фотографиями. Гранский, увидев меня, поднялся, а Катя смущенно потупилась.