Грот Дайомы - [17]

Слушая рассуждения своей подруги, Конан прикрывал лицо ладонью и ухмылялся. Сам он, безусловно, богом и чародеем не был, но извлек немало душ из бренной плоти своим мечом и топором, и наплодил, быть может, не меньше – если считать, что те красотки, что делили с ним ложе от Аргоса до Уттары, не были все поголовно бесплодными. Есть, выходит, вещи, в которых люди равны богам!

Он начал расспрашивать Дайому о ее слугах, о прелестных служанках, о воинах в доспехах из черепашьих панцирей, о поварах и садовниках, цирюльниках и массажистах, музыкантах и танцовщицах. Выяснилось, что все они произошли от животных и птиц, а следовательно, и душ никаких не имеют – так, одна видимость, фантом человека, но не человек. Дайома утверждала, что, с помощью светлого Ормазда и луноликой Иштар, она могла бы сотворить души, но только немного, три, четыре или пять, ибо ее чародейная сила тоже имеет свой предел. Душа, говорила она, материя тонкая, связанная неощутимыми эманациями с Предвечным Миром и всей огромной Вселенной; а потому легче уничтожить горный хребет или осушить море, чем создать одну душу – столь же полноценную, как та, что появляется на свет с первым младенческим криком.

Конан успокоился, решив, что превращение в медведя, кабана или волка ему не угрожает. Десять дней он пил и ел, делил с Дайомой ложе и не думал ни о чем ином. Другие десять дней он прогуливался по возрожденному острову, не приближаясь к бухте, где торчали на рифах останки его «Тигрицы». Еще он ел и пил, почти с тем же аппетитом, что и раньше, а также не пренебрегал опочивальней своей рыжеволосой возлюбленной. Но потом его потянуло к морскому берегу, к обломкам корабля, к рифам, у подножий которых упокоился его экипаж, восемьдесят с лишним молодцов с Барахского архипелага. Конечно, были они ублюдками и насильниками, проливавшими кровь людскую как воду, но все-таки и у них имелись души… И, вспоминая об этом, Конан делался хмур и мрачен. Десять следующих дней он больше пил, чем ел, и наконец собрался справить тризну по погибшим товарищам.

А справив ее, пошел на неверных ногах к середине острова, забрался на высокую скалу и долго, с тоской, глядел в море – сам не зная, чего ищет. Жизнь на Острове Снов была такой спокойной, такой тихой, такой изысканной – и такими сладкими были объятия Дайомы, такими медовыми ее поцелуи… Он чувствовал, что сам превращается в медовую ковригу – из тех, коими торговали вразнос на базарах Кордавы и Мессантии по паре за медный грош.

И это ему не нравилось. По правде говоря, он предпочел бы стать медведем, кабаном или волком-оборотнем.

* * *

Дайома, Владычица Острова Снов, всхлипнула и вытерла свои прекрасные глаза. Но предательская влага набежала вновь; на длинных ресницах повисли слезинки, сверкающие крохотными бриллиантами.

В чем она виновата? Что сделала не так?

Она была щедрой; она подарила ему покой, негу и любовь – такую любовь, какой не удостаивала никогда ни смертного, ни бога… даже самого Ормазда, снизошедшего к ней через тысячу или полторы лет после Великой Катастрофы… Да, сам Ормазд, светлый и всемогущий, не пробудил в ее сердце подобной страсти! А ведь он не просто бог! Бог богов, почти равный Митре, Хранителю Мира!

И все-таки этот дикарь-киммериец был ей дороже. Дайома следила за ним давно, всякий раз, когда он оказывался в досягаемости ее волшебного зеркала; она томилась и мечтала о нем – так же, как стигийский колдун мечтал о ней в своем мрачном северном замке. Но тут была и разница, очень существенная разница: стигиец жаждал поработить ее, взять в плен, держать, как редкостную птицу в клетке, тогда как она не могла и помыслить о том, чтобы пленить своего киммерийца магическими силами. Видит Иштар, она даже не пыталась вызвать ветер, который пригнал бы его корабль к Острову Снов!

Если бы не буря, поднятая стигийцем и проклятым демоном, вселившимся в него, Конан и сейчас плавал бы где-нибудь у берегов Аргоса или Шема…

И разве виновна она, что экипаж «Тигрицы» пошел на дно – весь экипаж, кроме самого сильного, самого отважного? Ее героя, ее возлюбленного! Он, лишь он один смог выплыть из кипящих бурунов, из яростных волн, доказав, что достоин ее ложа!

А если бы она тоже вызвала бурю, направила к северу ураган, чтоб отразить натиск стигийца, разве это спасло бы его судно и его людей? Скорее всего, они, попав меж молотом и наковальней, потонули бы в океане, во многих тысячах локтей от ее острова… и корабль, и команда, и сам Конан… Одна мысль об этом была невыносима!

Но она его спасла! Спасла, пожертвовав своей цветущей землей, виноградниками и фруктовыми рощами, и пальмами, и золотым песком! Он видел, сколько пришлось трудиться, чтобы привести все в порядок! Неужели он не ценит ее жертвы? Или даже не догадывается о ней?

Сквозь слезы Дайома заглянула в зеркало, и картина, отразившаяся в магическом кристалле, расстроила ее вконец. Конан, пошатываясь, стоял на вершине скалы, грозил небу кулаками и изрыгал проклятия. Темные волосы его растрепались, жемчужные заколки выпали, драгоценная серебристая туника из ткани дзонна была измятой и мокрой; в глазах же возлюбленного, синих, как небо на закате, стыла тоска.