Громовержец. Битва титанов - [6]

В два коня, в два всадника ринулись они на выставленные рожны копий, на мечи. И удвоился гром земной, фом смертный.

Вход в пещеру открылся неожиданно, почерневшей вялой зеленью.

Сердце старой Скревы сдавило обручем в недобром предчувствии. Она, охая и кряхтя, слезла с лошади, подошла ближе к провалу в утробу горы Диктейской. И обомлела. Изнизу, из черного зева несло гарью. Не было видно и следов узенькой дубовой лестницы, ведущей вниз. Спалили!

Про спуск знал не каждый, случайный путник прошел бы мимо, не рискнув даже заглянуть в провал… Что же случилось?! Недобрые люди? Горяки… Нет! Молния? Неужто и тут им наказание Господне за грехи тяжкие?!

— Беда, — просипела Скрева, — ой, беда. Совсем рядом, у каменного склона, металась за кисеей полога княгиня. Вслух молила Всемогущего Рода и Пресвятую Ладу. Стонала.

— Не могу больше, не могу!

Скрева-повитуха принимала всех ее восьмерых чад, уж она-то хорошо помнила с какой легкостью рожала прежде Рея, без охов и стенаний, чистая, стало быть, душа была. И вдруг такое…

— А ну, быстро корчагу с водой, — приказала она дружиннику ближнему, — вон, к седлу приторочена! А ты чего там жмешься! — заругалась на худенькую горянку, отдай младенчика-то мужу, и иди сюда, помогать будешь!

Горянка поняла, подбежала к носилкам. Бородатый горяк уселся со свертком под оливой, съежился, он ничего не понимал. Но и спрашивать ничего не спрашивал, хотя кляп давно вытащили из его рта.

— Мать моя, Ладо-о-о…

Княгиня закричала громко, в голос, раздирая клочьями кисею.

Но ее не услышали, даже ближние, — снизу грянул такой гром, что у Скревы ноги подогнулись и в глазах сделалось темно.

— Наши бой приняли, — прошептал один из кореванов, — а мы тут вот, сидим.

Но и его не расслышал никто. Оглушительный лязг мечей, грохот броней, крики, вопли, ржанье, сливающиеся в смертный страшный гул, не оставляли сомнений — на тропе шла сеча, беспощадная, яростная сеча.

Мучения Реи были невыносимы. Она перестала понимать, где находится, что творится с ней, что делается вокруг. Она не видела своей верной повитухи, суетящейся над нею, не видела ее черноглазой помощницы. Господь наказывал ее за измену… Наказывал? Нет, несмотря на все боли и муки, адские страдания, она ощущала, что из ее тела исходит не проклятый плод, но благословенный. И это придавало ей сил.

Один из дружинников стоял на тропе с обнаженным мечом и копьем. Трое других спешно вязали из упряжи и разодранных рубах канат. Они не могли допустить погибели своей властительницы, родовой княгини, тогда и их смерти не будут ничего значить, тогда не видать им Велесовых пастбищ, не пировать с боевыми товарищами… а бродить тенями в мрачных подземельях преисподней. Нет! Княгиня должна жить, как живет вечно их богиня Рея-Сущая, ипостась Великой Матери Лады. Вервь получалась неказистая, но крепкая, а главное, достаточно длинная, чтобы достичь дна.

— Вот! — радостно осклабился обритый наголо вой-кореван с длинным клоком седых волос, свисающим к уху. — Вот! Мы спасем ее!

Он держал конец верви-связки, толстую петлю, тряс ею и глядел во все глаза на Скреву, разогнувшуюся над носилками.

— Подымай княгинюшку, в миг один спустим! Потом тебя… а нам, нам здесь держаться!

Седые лохмы Скревы распушились из-под черной налобной повязки, лицо раскраснелось, на щеках стояли слезы. Но она не утирала их, руки были заняты.

— Ух ты, какой живой! Драчун эдакий! — добродушно ругалась она, отстраняя от лица крепкого, бьющего и руками и ногами новорожденного. — Живчик, неслух!

— Богатырь! — восторженно выдавил вой, позабыв и про опасность и про вязанную вервь свою. Таких младенцев он еще не видывал, разве что годовалых… но ведь этот княжонок только-только народился: глаза еще мутные, но взирающие на свет белый, грудь, плечи… одно слово богатырь! Дышит в полную грудь, но не орет, не кричит, не пищит, прислушивается к грохоту сражения, к грому сечи лютой, приближающейся.

— Что медлите! — грозно прозвучало над самым ухом.

Вой скосил глаза — пошатывающаяся, бледная как воск княгиня стояла над ним, прожигала гневным взором.

— Дай сюда! — она вырвала новорожденного из рук повитухи, прижала на миг к груди, оторвала, заглянула в раскрытые широко глаза. А понятливая Скрева уже рвала тонкую, но прочную кисею. Вдвоем они быстро спеленали младенца.

Рея сама сунула его в петлю, затянула ее. И только после этого тонким платком обвязала подбородок и рот новорожденному. Поцеловала в лоб.

Гул сечи был совсем рядом. Копья и дротики вылетали из-за кустов, падали среди камней, почти у ног.

— Быстро! На уступ!

Вою не надо было разжевывать. Он в один прыжок взметнулся над провалом, застыл на отвесном камне, большом, скользком, покрытом черной гарью. Рея сама бросила ему драгоценную ношу. И тут же отвернулась. Она не могла выдержать жуткого зрелища. Двое других воев помогали первому. Спешили. Им надо было успеть опустить ребенка, а потом княгиню, а потом Скреву… одной владычице будет тяжко в подземельях.

Кроновы люди теснили кореванов, пробивались — и конно, и пеше. На тропе стоял самый сильный, самый опытный и удачливый из охраны. Он уложил четверых. Кто-то, истекая кровью, полуживой бился и ниже. Но сражению приходил конец, слишком неравны были силы.