Громовержец. Битва титанов - [108]

— Кто еще усомнился, браты?! — взревел он. — Кто Князю своему почести не дарами, но мечом воздать алчет?! Я жду!!!

Он кричал. Но уже сам понимал — напрасно. Ряд к ряду, кольцо к кольцу окружали курган снизу и по склонам несчетные десятки, сотни, тысячи, тьмы. И не только подвластные Зароку и Овлуру. Выходили вой, отряды целые из Куповых ратей и Кроновых. Шли к сильному, шли к правому. Ибо его все узнали сразу. Ибо явление его было грому подобно!

Никого не привел с собой на Донай Жив. Один пришел, овладев Олимпом и отдав его во временное владение брату Дону и брату Аиду. Знал, что не силой власть должен взять. Не силой. А по праву!

А Куп-Кополо, израненный, избитый, еле держащийся на ногах, неузнаваемый и страшный, поднимался к нему. И пред ним расступались вой, раздвигались цепи. Ибо князь шел.

Жив спешился, едва узрев дядю родного, сам пошел навстречу. Но вдруг замер, застыл, нельзя выказывать чувств своих на виду у всех, не княжич ныне, не воин-бунтарь… И Куп замер напротив, ниже, десяти шагов не дойдя.

Все узнают его! Куп встряхнул головой. Права была племянница, сто раз права! Только сейчас он ощутил всю тяжесть вины перед ней. Гордыня! Она, проклятая! Что ж, пришло время смирять гордыню свою. Он сделал первый шаг, второй, третий… Остановившись совсем рядом, ожег племянника взглядом светло-голубых, прояснившихся вдруг глаз — как на cтену каменную наткнулся — тот, опустил уже распахнутые в объятии руки. Недоумение застыло на лице у Жива. Все окружение тысячное замерло, не дыша, ожидая, что будет — такие встречи не часто случаются, раз за жизнь, а то и за две, за три. От таких встреч многое зависит — мир ли будет, война ли, жизнь ли, смерть.

Куп пристально оглядел племянника. Впервые видел. Заглянул глубоко в глаза. Не разглядел в них ни лжи, ни подлости, ни хитрости, ни коварства. Стало быть, это воля богов, воля Рода Всемогущего, воля самого Кополо. Значит, так тому и быть.

Он набрал побольше воздуха в грудь. И выкрикнул громко, чтобы все слышали:

— Сбылось предсказание Праведного Юра! Пришел к нам тот, кого ждали мы, князь над всеми землями Русскими! Пусть слышит каждый — таково завещание Великого князя Юра! Такова воля Великой княгини Реи! Такова воля дочери ее и тоже Великой княгини! Такова воля богов наших, а значит, и предков наших, всего рода Русского! И я, несущий бремя власти по Северу Русскому, я. Куп, князь русов, и воплощение Пресветлого Кополы в мире Яви… — он помедлил немного, но договорил твердо, бесповоротно, — признаю над собой престол Жива и становлюсь под длань его Великокняжескую. Отныне он отец мне, а я ему — сын!

Куп опустился на одно колено пред Живом, склонил голову.

Простоял он так недолго. Жив, ухватив его за плечи, поднял, прижал к груди, расцеловал. Это было победой. Теперь никто не сможет сладить с ними, никто!

— Спасибо, дядя, — прошептал он на ухо истерзанному, израненному Купу, — ты выиграл в этом поединке! Храни тебя Род! Отныне быть тебе вольным наместником над твоими прежними землями и над Юровыми владениями, князем. Вместе крепить Русь будем!

Жив хотел еще что-то сказать. Но не успел. Снизу донесся шум, крики, ругать, чей-то неузнаваемый хрип. Кольцо воев и воевод, охранявших его на вершине кургана, разорвалось — ив круг вступил пошатывающийся, измученный и бледный как мертвец Крон. Ему не смели преградить дороги. Он шел к собственному сыну. И он был еще Великим князем.

— Ты… ты… — Крон задыхался от ярости. — Предатель! Самозванец! Отцеубийца…

— Нет! — Жив раскатистым басом заглушил отцовский голос. — Не предатель я. Ибо предают своих, а ты мне своим не был, ты отрекся от меня, ты жаждал смерти моей! Ты убил мать! Ее пепел теперь навсегда в земле этой, рядом с пеплом ее дочери! Она вернулась на родину! Знай, что это ты предал меня, предал ее, невинную, оговоренную! И не самозванец я, ибо не лишаю тебя власти, ибо сын твой законорожденный, наследник! И остаюсь таковым до смерти твоей…

Крон взревел диким зверем, с хрипом, сипом, нечеловечески.

— Не бывать тому!!!

Изможденный, падающий, но преисполненный черной ярью бросился он на Жива с мечом в дрожащей руке. Тот перехватил руку, обнял отца, прижал к себе. Меч упал на землю.

— Коня Великому князю! — приказал Жив. Крон, потерявший сознание, начал оседать вниз. Но Жив удержал его, поднял на руки. Он не узнавал отца — старец, седой как лунь старец, высохший, окровавленный, с ликом мертвеца. Старец, так и не обретший в своей жизни покоя. И это был его отец.

— Коня!

Он усадил Крона на круп смирной гнедой лошади, не унижая его и в поражении носилками, годными „только для жен. Строго глянул на двух воев ближних. Те поняли, им сопровождать князя до шатра, им отвечать за жизнь Кронову. Меч отцовский Жив поднял, положил на колено, под руку. Рука сама сжала рукоять. Крон приходил в себя, но пока ничего не видел, не понимал, багряное марево плыло перед глазами. Коня увели. Кольцо вновь сомкнулось. Жив до боли стиснул зубы. Еще раз, но уже не вслух, а про себя, мысленно, сказал: «нет, я не предатель! не предатель!» Боль снова сдавила сердце. Бедная сестра! Бедная Рея! Она не дождалась его! И они даже не повидали друг друга… Судьба! Она там, внизу, под сырой землей. И в вырии чистом, рядом с дедом. Праведным Юром. А он здесь… И у него еще есть дела земные.