Громкая история фортепиано. От Моцарта до современного джаза со всеми остановками - [9]

Все эти новшества, однако, не угрожали главному преимуществу фортепиано — его способности мгновенно менять громкость звукоизвлечения. На это замахнулся швейцарский ремесленник Буркат Шуди, переселившийся в Лондон в 1765 году. Шуди придумал так называемые венецианские ставни для клавесинов — в заявке на патент в 1769 году он описывал их как специальное устройство, которое умеет открываться и закрываться подобно запатентованным в тот же год жалюзи. Благодаря новому механизму удавалось варьировать громкость звука, и это, по мнению Шуди, гарантировало, что из схватки с фортепиано клавесин выйдет победителем. Однако он ошибался. Дочь Шуди Барбара вышла замуж за его работника Джона Бродвуда, и в 1790 году, спустя 19 лет после смерти изобретателя, фирма «Шуди и Бродвуд» прекратила выпуск клавесинов и полностью сосредоточилась на изготовлении фортепиано.

В сущности, сами варианты, при которых струны либо защипываются, либо постукиваются молоточками, были не новы. Клавесин, к примеру, восходил к восточному щипковому инструменту под названием псалтериум, в Европу его завезли в ходе программы культурного обмена, известной как Крестовые походы. Фортепиано в свою очередь по праву могло считаться родственником дульцимера, «молоточковой» разновидности псалтериума, в которой струны не защипывались — по ним постукивали обитыми мягким материалом палочками. И действительно, как раз когда Кристофори во Флоренции мастерил свой новый инструмент, дульцимер по-настоящему вошел в моду благодаря учителю музыки и танцев по имени Панталеон Хебенштрайт. В сознании как конструкторов инструментов, так и меломанов фортепиано и дульцимер в итоге оказались прочно связаны друг с другом.

Уроженец немецкого Айслебена (и, соответственно, земляк Мартина Лютера) Хебенштрайт убежал от кредиторов в Мерзебург и стал там учителем пасторских детей. С помощью пастора он создал огромный дульцимер, который в скором времени стал главной европейской музыкальной сенсацией. Музыкант и композитор Иоганн Кунау (предшественник Баха на посту кантора в Лейпциге) слышал Хебенштрайта в Дрездене в 1697 году и был поражен не только звучанием, но и энергичной исполнительской манерой. «Месье Панталон (siс!), — вспоминал Кунау, — прыгал и скакал вокруг инструмента, а затем, продемонстрировав публике джентльменский набор прелюдий, фантазий, фуг и капризов с помощью голых палочек, обернул их ватой и исполнил partie [инструментальную пьесу]. В этот момент курфюрст окончательно вышел из себя — он потащил меня прочь из комнаты в прихожую, послушал еще немножко оттуда и сказал: „Что это? Как это вообще может быть? Я был в Италии, хорошо знаком с их потрясающей музыкой, но ничего подобного в жизни не слыхал!“» В 1705 году в Париже Хебенштрайт сходным образом поразил Людовика XIV, так что тот в итоге присвоил дульцимеру официальное название «панталеон» (в честь исполнителя, но и с явной отсылкой к Панталоне — клоуну в итальянской и французской традициях, на которого Хебенштрайт походил своей марионеточной пластикой игры).

Английский историк музыки Чарльз Берни посетил Дрезден в 1772 году и оказался в доме с «панталеоном». «В нем 9 футов в длину и, в идеале, 186 кетгутовых струн, — писал он. — Звук создается двумя палочками, как в дульцимере; исполнителю, конечно, приходится нелегко, зато эффект получается невероятным».

Не только Людовик XIV обратил внимание на занятную новинку. Органных дел мастер Готфрид Зильберман недурно зарабатывал, конструируя «панталеоны» для Хебенштрайта, — настолько, что в какой-то момент ему пришло в голову завести и других клиентов. Хебенштрайт обнаружил обман и добился официального королевского запрета — будучи связан приказом с самого верха по рукам и ногам, Зильберман переключился на изготовление копий инструмента Бартоломео Кристофори. Кстати, другой немецкий конструктор музыкальных инструментов, Кристоф Готлиб Шретер, тоже признавался, что при создании своих фортепиано вдохновлялся «панталеоном» Хебенштрайта, — звонкие, полнозвучные тона дульцимера с долгим эхом, несомненно, больше напоминали фортепиано, чем клавесин. Что же до Зильбермана, то ему в числе прочего довелось смастерить несколько фортепиано для Фридриха Великого, который пригласил Иоганна Себастьяна Баха опробовать их в своем дворце в Потсдаме в 1747 году. (Фридрих был не только меломаном, но и весьма умелым флейтистом. Правда, однажды, когда кто-то из слушателей решил польстить королю, воскликнув: «Ах, какой ритм!», один из сыновей Баха, Карл Филипп Эммануил (1714—1788), не пришедший в восторг от монаршего исполнения, заметил: «Вы хотели сказать — ах, какие ритмы!»)

Кто же в действительности был первым?

Бартоломео Кристофори создал клавишный инструмент, чувствительный к силе нажатия, но не был первым, кто возился с этой идеей. Начиная с XV века многие музыканты играли на инструменте с молоточковой клавиатурой, который назывался клавикордами. Впрочем, из-за своих небольших размеров и тихого звучания клавикорды не годились ни для какого антуража, кроме разве что самого камерного. Звук в них производился ударами металлических молоточков-тангентов по струнам, благодаря чему были возможны звуковые эффекты, недоступные фортепиано: к примеру, тангенты могут мягко надавливать на вибрирующую струну, добавляя звучанию выразительных колебаний.