Громче, чем тишина - [18]

Несмотря на все усилия, дело не двигалось. Панин, Проценко и Чахоян не возвращали похищенных детей. До сих пор неизвестно, увидел ли наше обращение президент России. У Юли, в отличие от нас с Женей, имелось уже не только решение суда о передаче ей ребенка, но и поддержка старших судебных приставов, а также уполномоченного по правам человека РФ. Только ребенка у нее, как и у нас, не было. Пользуясь своей известностью и связями, артист поднял против Юли огромную волну всевозможных провокаций, мешая ей достичь цели и вернуть себе дочку. Периодически в интернете появлялись лживые новости, в которых Юлю пытались выставить то алкоголичкой, то психически ненормальной. К ней с новой силой стали втираться в доверие телевизионщики со скрытыми камерами. Мы с Женей журналистов пока не особо интересовали, а вот с Юлей они вели себя как хищники на охоте за свежим мясом – постоянно подлавливали то в кафе, то в университете, где она училась на кафедре искусствоведения. Из-за этого Юля иногда не выходила из дома по несколько дней, напоминая средневековую принцессу в заточении.

Женя вела активную общественную работу и из опасения, что бывший муж может повлиять на судью, подключала к судебному процессу все больше наблюдателей. Я пока лишь готовилась к суду, собирала и подавала бумажки, получала ответы на заявления и складывала их в специальную папку, которая постепенно превращалась в огромный талмуд. Мне оставалось только ждать скорейшего решения суда. Но время тянулось катастрофически медленно. Следующее заседание суда было назначено сначала на 7 октября, затем перенесено на 18 октября. Я не могла думать ни о чем, кроме Ксюши, и раз за разом прокручивала в памяти сцену, которая произошла между нами 13 сентября в Широкой Балке. В тот день я в последний раз видела дочь.

Пока мы с Женей обходились лишь гражданскими судами, Юлю привлекли к уголовной ответственности по ст. 116 УК. Против нее свидетельствовали родственники Панина, к которым она несколько раз приезжала во Владимир, чтобы забрать или хотя бы увидеть своего ребенка. Теперь визиты Юли во Владимирскую область участились, правда, уже не в качестве обиженной матери, а в роли подсудимой. Как такое возможно? Хрупкую мать обвиняли в побоях, нанесенных целой деревне, состоящей из родни Панина. Юля юридически оформила запрет на вывоз ребенка, а также на выезд за рубеж не исполняющего решение суда Панина, однако в прессе регулярно появлялись фотографии артиста, улыбающегося на вечеринках разнообразных международных кинофестивалей. Федеральные судебные приставы присылали отписки, что ничем не могут помочь, и только выставляли Панину штрафы, которые он, впрочем, регулярно оплачивал. Юля стучалась во все двери, но безрезультатно. Все выглядело так, будто известный актер глумится над законом, бывшей женой и над всеми, кто возмущается его бесчеловечным поведением. Несколько раз в подъезде собственного дома на Юлю нападали и душили. Почти сразу после этого ее телефон разрывался от звонков с приглашениями на ток-шоу.

«Стервятники! Будь они прокляты, все эти подлецы, устраивающие шоу из человеческой беды!» – Юля бросала трубку или просто не отвечала, видя незнакомые номера. Вера в человеческое благородство, которое Юдинцева унаследовала еще от далеких монархических времен, подвергалась жестокому испытанию. Вскоре ее благородство, прикрывающее оголенные струны души, не выдержало напряжения. Случилось это на моих глазах и выглядело как короткое замыкание. Резкие высказывания, несдержанные ответы угодливым журналистам. Юля больше не верила в их обещания помочь вернуть Нюсю. Впервые услышав проклятия из уст Юли, я растерялась, но могла ли я ее осуждать?

С ростом общественного возмущения я пришла к выводу, что вопрос семейного киднеппинга, несмотря на частный характер, перестал быть просто личным. Ситуация насильственного разлучения ребенка с матерью находилась уже не в «гражданской» зоне ответственности супругов, как это старались преподнести мне в милиции и прокуратуре, не желая вмешиваться в наш «семейный конфликт». Я познакомилась с Женей, Юлей, другими страдающими родителями, и мне яростно захотелось донести до всех и каждого, что в нашем обществе ТАКОЕ возможно!

В тот момент я перестала стесняться своей беды, воспринимать ее как болезнь или настигшую меня карму. Пришлось признать – проблема уже не решалась семейной терапией или судебным процессом. Может быть, эта проблема стала настолько большой, что переросла меня, Рому и всех нас? Она начала существовать сама по себе и требовать государственного регулирования. С каждым днем боль только разрасталась, как раковая опухоль. Она стала невыносимой, а истории других матерей только усиливали ее. Продолжать просто существовать и молчать было невозможно. Боль заставляла протестовать, толкала на обращения к правоохранительным структурам, государственной власти, ко всем, кто призван защищать права человека. Наша небольшая команда из трех человек не задавалась вопросом, идти или не идти на пикет. Это даже не обсуждалось. Неожиданно нас поддержали люди, среди которых были даже молодые и бездетные, которые так же, как и мы, ощутили свою гражданскую и человеческую уязвимость.