Гром - [18]

Звенели быстрые горные речушки, тянувший с севера ветерок холодил лицо. Навстречу попадались ребятишки и девушки с вязанками хвороста, груженные кряжистыми стволами воловьи упряжки. Тут и там на обочинах валялись лопнувшие ободья.

Лишь в сумерках у подножья огромной, поросшей хвойным лесом скалы заметили они небольшой хотон из двух юрт.

— Смотри какое интересное место, будто кто нарочно придумал, — сказала Гэрэл, показывая сыну на гигантские каменные пальцы, покрытые темно-зелеными шапками деревьев.

Вскоре обоз подкатил к хотону, и Дашдамба, обернувшись, крикнул:

— Все, приехали!

На крик из серой четырехстенки выскочила растрепанная быстроглазая девчушка лет семи и, позванивая пришитыми к поясу бубенчиками, бросилась к отцу. Дашдамба подхватил ее на руки, подбросил в воздух, расцеловал.

— Смотри, Лхама, какого я тебе братика привез, — сказал он, показывая на Батбаяра, и от этих слов у Гэрэл потеплело на душе.

Пока Лхама и Батбаяр разглядывали друг друга, Дашдамба выпряг волов, пустил их пастись. Привязав коня, показал на большую белую юрту.

— В этой живет бойда. Входите, да входите же. Лхама, проводи их.

Девочка подвела мать с сыном к двери и, переступив порог, выпалила:

— А там вашего гнедого привели.

Вихрем, чуть не сбив ее с ног, вылетел из юрты мальчишка лет десяти в кое-как застегнутом дэле. Сорвав со столба уздечку и сбросив на землю потник, он вскочил на коня и был таков.

Гэрэл вошла в юрту, огляделась. Вдоль стен стояли расписанные узорами деревянные кровати и большой красный сундук, пол застлан белоснежными войлочными коврами. Бурханов немного, все удобно, красиво. Гэрэл поставила сына рядом и низко, как, бывало, супруге бэйсэ, поклонилась хозяйке аила — невысокой молодой женщине с мягкими карими глазами. Не привыкшая к церемонным поклонам, та вздрогнула: «Чего это они передо мной раскланиваются?»

Потом с нескрываемым любопытством разглядывала изнуренных, обожженных солнцем женщину и мальчика, так похожих на забредающих время от времени в их хотон нищих. «Видать, и эти за подаянием», — решила она и поинтересовалась:

— Что будете — кумыс или простоквашу?

— Хоть что, — едва слышно молвила Гэрэл, взяла протянутую ей чашку и, пожелав хозяйке сто лет жизни, передала ее сыну.

Гэрэл и Батбаяр ждали вопросов, но хозяйка молчала, не зная с чего начать разговор.

— Ну, как вы тут? — спросил входя в юрту Дашдамба. — Вот, Дуламхорло, с барышом вернулись. Донров-то твой как обрадовался. Прямо без седла ускакал. А все Аюур-гуай. Как только узнал, что хан подарил гнедого этому вот парнишке, сразу велел сюда их везти.

— Ой, Тара моя, родительница всего живого, да разве можно брать назад пожертвованный скот?! — охнула хозяйка. В смятении она не знала на что решиться: «Взять коня? А ну как вместе с ним в дом вернется несчастье? А если взять, то сколько надо заплатить этой женщине с ребенком?»

— Какая же в том теперь беда, коли хозяин сам соизволил отдать жеребца в другие руки. И потом бойда-гуай прислал их сюда не коня продавать, а тебе в помощь. Не все же самой по хозяйству хлопотать. Вот оно полегче тебе и будет, — рассудил Дашдамба.

Дуламхорло робко улыбнулась:

— Бедненькие. Откуда же вы?

— Из Гоби, на моленье шли, — ответила Гэрэл. Разговор пошел живее, и вскоре мать с сыном уже пересказывали историю своего появления в Хангае.

На вечерней зорьке заревела скотина, напоминая, что ее пора доить, и Гэрэл встала:

— Ахайтан моя! Я руки помою да пойду к коровам. Вы уж мне укажите, каков будет мой урок, — обратилась она к хозяйке, но Дуламхорло только передернула плечами. Для нее эти слова звучали как насмешка.

— И ты тоже ступай, — приказала Гэрэл сыну. — Будешь телят отгонять, как рассосут коровам вымя.

— После дойки к нам заходите. Устали небось после дальней дороги, — сказал Дашдамба, давая понять, что можно было бы и не посылать на работу только что приехавших людей, и ушел к себе в юрту.

А Гэрэл, не тратя времени понапрасну, подхватила бадейку для молока и следом за Хандой — женой Дашдамбы — пошла к стаду. Так началась для нее с Батбаяром новая жизнь — жизнь батраков в аиле Аюура бойды.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ СЕРЕБРЯНАЯ ИГЛА

К ночи ударил мороз. Ветер с воем сек тьму ледяной крупой. Плакали в быстро стынущих юртах дети, ревели коровы, блеяли овцы, надрывались от крика люди, загонявшие перепуганную скотину в хашаны. И только в большом княжеском орго царил безмятежный покой. В жаровне уютно рдели угли, отбрасывая на кошмы алые блики. Цогтдарь и Балбар, раскинувшись на енотовых подушках, внимали рассказу Ринчинсаша, вернувшегося с женой после поездки к старшему брату.

— Перед самым нашим отъездом пришла депеша из управления амбаня. Брат сказал, что придется ехать в Да хурээ. Видимо, что-то очень важное. Во всяком случае, переполоху в орго было хоть отбавляй.

— Цену себе набивает. Тоже мне, фигура, — презрительно фыркнула Цогтдарь. Ринчинсаш улыбнулся в сторону, чтобы не видела мать, и продолжал как ни в чем не бывало:

— А до чего же у него мальчишка хорош! Если б вы только видели. Вылитый отец. Глаза большущие — как сливы, сам до того пухлый, что не сразу и подбородок разглядишь среди складок. А общительный какой! Чужих людей совершенно не боится. Мы как приехали — стали его с рук на руки передавать, так он язычок высунул и заливается смехом. Спокойный малыш, просто на удивленье.