Гром победы - [95]

   — Но их разврат, по крайней мере, почитается обычным, заурядным. Такова жизнь!

   — Но Лизету следует удалить от государя.

   — Знает ли он о Морице Саксонском?

   — Да.

   — И что намеревается предпринять? Что говорит?

   — Ты поймёшь. Надобно знать Лизету! Она открыто похваляется в его присутствии, рассказывает направо и налево, что в самом скором времени уже будет в Париже...

   — А он?

   — Впадает в бешенство, в отчаянье. То ли она из одной только прихоти дразнит его, то ли расчётливо подогревает его страсть...

   — Всё, что ты говоришь о ней, несомненно верно. Однако есть в ней и другое. И вот именно это другое и может помешать исполнению моего плана...

   — У тебя уже возник план, Дашенька? Дивлюсь остроте твоего ума.

   — Не дивись. Всё может провалиться. В Лизете меня пугает вовсе не её распущенность и развращённость, а, напротив, то, что она порою, и даже, на мой взгляд, слишком часто, является в обществе отнюдь не легкомысленною кокеткой, но весьма здравомыслящей особой. Мне приходило на ум, что её легкомыслие — всего лишь маска. Да, она хитра. Я пристально наблюдаю за ней. И знаешь ли, к какому заключению я пришла?

Дашенька уже явно торжествовала и пыталась продлить своё торжество. В улыбке цесаревны проскользнула снисходительность.

   — Однако. Каково же твоё глубокомысленное заключение о ней?

   — Я заметила её сходство со мной.

Эта простая фраза не могла, разумеется, не произвести впечатления громового удара.

   — Что? Что ты сказала?

Цесаревна Наталья Алексеевна была поражена совершенно. Торжество Дарьи было полнейшим.

   — Да, она сходна со мной. В одном. Но прежде чем сказать тебе, я спрашиваю: сомневаешься ли ты в моей нравственности?

   — Как ты можешь спрашивать такое?!

   — Тогда слушай же, слушай. Она, ветреная кокетка, сходна со мною, девушкой достаточно строгих нравственных правил, в одном лишь: обе мы покамест не ведаем любви. Да, да, не удивляйся. Наблюдая за ней, я поняла именно это. Она, должно быть, из одного любопытства, подстёгиваемого несдержанностью, отдалась своему жениху епископу Любекскому. Она отвратительна с твоим братом, но, поверь мне, она не знает любви. Всего лишь порочное любопытство, всего лишь нравственная нестойкость толкают её в мужские объятия. Но она ещё никого не любила. И потому она себя не знает. Я, впрочем, также, но теперь не обо мне речь. Как возможно скомпрометировать её окончательно, навсегда? Это возможно, как мне кажется, через её любовь...

   — А если она всего лишь не умеет любить? Если она не ведает любви именно потому, что не умеет любить?

   — Прости, но я не могу согласиться с тобой. Любовь обрушится на неё, подобно снежной, бурной лавине, обрушится и погребёт.

Цесаревна слушала в задумчивости. Что-то страшило её.

   — Погребёт, — повторила она задумчиво. И снова: — Погребёт...

   — Но каким должен быть человек, которого она полюбит, каким он должен быть именно для того, чтобы мы достигли своей цели?

   — Признанным красавцем, похожим на государя юного, на этого искателя Курляндии Морица Саксонского... — Улыбка Натальи Алексеевны вновь сделалась слабой, смутной...

   — Да, он должен быть очень красив, изумительно, потрясающе красив, нечто наподобие Катеньки Долгоруковой в мужском роде. Но при этом ни в коем случае не мраморная статуя, живой, сильный... И — и это важнее всего — это не должен быть человек общества, являющийся при дворе.

Более того, он должен быть низкого происхождения. Итак, сильный, живой, изумительно красивый, непременно низкого происхождения, и Лизета должна влюбиться в него истинно, со страстью неподдельною. Тогда... тогда её падение будет полным. Она будет вне общества...

   — Но почему узнают о подобной страсти? Разве она не сможет искусно скрывать?

   — Нет. Она не сможет, я уверена.

   — В чём же заключается твой план? Любовью управлять невозможно, Откуда явится подобный человек? Каков он будет? Что принесёт ей и чего захочет взамен? В подобных случаях влиять на события — просто невероятно!

   — Деньги могут сделать всё!

   — И в любви? Ты полагаешь?

   — В любви — нет. Но почему ты решила, что это должна быть любовь взаимная? Неужели мы этого желаем для нашей врагини?

   — О нет!

   — Пусть она — полюбит — его. Пусть полюбит страстно, безоглядно. Он же будет всего лишь подкуплен, красивая живая игрушка, подброшенная в её постель, куколка с коварным секретом, незаметно жалящая ядовитой стрелкой...

   — Где сыскать подобного человека? Это будет нелегко.

   — А я думаю, легче, нежели ты предполагаешь. И до сих пор кому не памятно пристрастие покойного государя к людям низкого происхождения, Он просто наводнил двор этими выскочками, жаловал, награждал, ласкал... В пёстрой этой толпе затерялась некая Климентова, обер-гофмейстерина покойной Анны Петровны. Она ездила вместе с молодою герцогиней в Киль и после смерти Анны возвратилась. Говорили, будто дядя её водкой торговал и вовремя поднёс государю чарку. И государь за то приставил племянницу к своей малолетней дочери и пожаловал баронессою...

   — Сплетни!

   — Возможно. Однако ныне госпожа Климентова в большой нужде. Она неловка, строит из себя чопорную даму и оттого не нужна Лизете. Как, впрочем, и никому не нужна...