Гром победы - [48]

Маленькая болезненная Наталья. А ведь тоже... возможная наследница подрастает...

   — Играть! Играть! — Вырвавшись от нянек, Натальюшка ковыляла с куклой...

А ножки-то кривенькие, гусем, — бедняжка... Анна взяла из слабых ручек большую куклу, легко поднялась с ковра, распрямилась. Куклу подняла над головой.

   — Высоко! Высоко! — вскрикивала маленькая...

В соседнем покое — голоса. Анна давно прислушивается. Нет, это меж собой толкуют Натальюшкины няньки. Анна продолжает свою игру с ребёнком и ждёт.

Внезапно приходит на мысль: а насколько искусно она скрывает своё напряжённое ожидание? Обо всём уговорено. И она ведь нарочно пришла сюда, в комнаты маленькой сестры. Здесь некому следить, наблюдать... Кому есть дело до её игры с маленькой? Вот если бы она прошла в покои государыни...

Но скоро ли? Неужели и сегодня не удастся?..

В комнатах самой младшей цесаревны — под стеклянным колпаком голландские часы — на корпусе деревянном сложил крылья медный петух. Стрелка точёная близится к римской цифири «XII». Вот сейчас обе стрелки, большая и малая, соединятся, сольются в одну... Соединились! Петух пробудился, к удовольствию ребёнка захлопал крыльями... Так... Значит, и сегодня не удалось.

Но в дверях появляется мадам д’Онуа, приседает...

— Конец игре покамест! — Аннушка кладёт куклу на ковёр. Девочка понимает, что её старшая сестрица намеревается уйти. Личико морщится... — Нет, нет. — Анна ласково унимает. — Ежели станешь кукситься сейчас, не приду более к тебе, навещать не стану, вместе играть не будем. Тебе за кушанье пора, а мне — за урок...

Анна скользнула к дверям. Няньки унимают ребёнка. В дверях Анна успевает обменяться несколькими французскими словами с мадам...

Итак, сегодня!..

Охваченная невольной приподнятостью, Анна спешит. Надо унять себя, надобно унять. Ведь она ещё не знает, чем завершится её затея. Разве она когда-нибудь говорила с ним вот так, серьёзно, с глазу на глаз? О, кажется, нет!..

Дворец невелик, но и в этой малости сыщутся, когда занадобится, потайные дверцы. Принцесса и её старая учительница скользят в одну из них. Глухая улочка. За угол... Карета ждёт...

И в то же самое время принцесс Анну и Лизету все, кому захочется, могут приметить в другой карете, в окрестностях Летнего сада, «царского огорода». Одетые в приметные по выходам прежним нарядные платья, прогуливаются принцессы в карете щегольской...

Невзрачный экипаж катит в сторону Петергофа...

Ах, быть может, и не следовало уговариваться с Маврушкой Шепелевой и Лизетой, быть может, оно лишнее, уговор такой, ребячество, озорство... чтобы Маврушка нарочно рядилась в её парадное платье... Может, совсем пустая мера... Кому нужно, тот всегда уследит. А, впрочем, нет, пусть, делу не во вред. И приятно думать, что и она, Анна, умеет думать и рассчитывать, как взрослые, опытные...

Первые зелёные деревья. Так хотелось высунуться из окошка, и чтобы лицо обвеял весенний ветерок, вдохнуть это ароматное, сладкое дыхание первых клейких листочков... Парк... холмистая земля... Дворец не охраняется. И она знает, что сейчас государь не в кабинете с красивыми резными панелями и с окном красивым, выходящим на свинцово-голубоватые волны. Нет, сейчас отец в мастерской, токарит со своим Андреем Нартовым подсвечники и шкатулки...

Анна, склонив головку, поднимается по ступенькам вслед за мадам д’Онуа. Всё же немного страшно. Грубоватые мужские голоса пугают её. А если ничего не получится? Если мадам д’Онуа чего-то не предусмотрела, не рассчитала?..

Анна вспомнила, как пришло понимание: надобно открыться. И как скоро она поняла, что всё открывать нельзя. Но что-то пришлось говорить Лизете, что-то — Маврушке. И вскоре сложилось так, что самым близким человеком, именно тем самым лицом, коему ведомо и открыто почти всё, сделалась для цесаревны её учительница и воспитательница мадам д’Онуа. Это мадам д’Онуа пообещала Анне уладить, устроить встречу с государем, с отцом. Надо было незаметно уйти из дворца, и чтобы имелась карета и отвезла бы в Петергоф, и, наконец, уже в Петергофе — самое важное — чтобы отец был один, и чтобы удалось говорить с ним...

Разговор с мадам д’Онуа был не один. Анна говорила с ней не раз, чего-то недоговаривая, сама не зная, что же возможно открыть и чего открывать не следует — покамест не следует или и вовсе никогда не следует... Вдруг накатывала такая потребность отчаянная на девочку, чтобы непременно иметь покровительницу, старшую, которая любила бы, понимала, помогала бы во всём и сама бы — опытным умом — придумывала, что предпринять и как поступить.. И мадам д’Онуа и сделалась таковой... почти... наподобие... Но Анна вовсе не намеревалась освободить себя от этих трудов обмысливания и действия, ей лишь надобно было дружеское плечо — опора... И когда во время беседы уже совсем серьёзной, советной, Анна сказала, что вмешивать в свои замыслы герцога она не хочет и тайных свиданий с ним не хочет... И глаза мадам д’Онуа выразили почтение. Так посмотрела на Анну, будто ценила и хвалила...

Герцог уже снова был в Петербурге. Анна видела его на приёмах дворцовых. Теперь, когда у неё явились свои замыслы, она ловила себя на том, что волнуется о герцоге, о своём худеньком, сероглазом, куда менее, нежели прежде. Уже казалось, что отношения с ним — это что-то решённое и даже и простое...