Гробовщик - [38]

А вот и сам Кораблёв. Сидит, ноги за борт свесил, курит да в воду поплёвывает. Правда, уже не слепой. Я присмотрелся: он что, глаза кровососа себе пересадил? Вот даёт!

Заметил меня, бычок о палубу железную пригасил, да в коробок пустой поместил. Очень он до экологии бережливый.

– Что привёз?

Это мне вместо «здравствуй».

– Не что, а кого, – поправил я его. – Бродяга споры Чёрного бамбука подхватил.

– Сегодня кто, а завтра глядишь, а он уже что, – буркнул Кораблёв и крикнул. – Афанасий, прими!

С дебаркадера спрыгнул и поскакал на четырёх конечностях снорк. Как только этот умник его приручить смог! Хоть Афанасий ни разу не делал в мою сторону никаких поползновений, всякий раз меня при встрече с ним в дрожь бросает.

Подскочив к телеге, Здоровяк и Малой шарахнулись в сторону, снорк деловито взвалил «гроб» себе на плечо и, уже на двух ногах, засеменил на дебаркадер по самодельным деревянным сходням.

– Готовь операционную, – крикнул Кораблёв ему во след.

Я подошёл к доктору, присел рядом. Тот, молча, протянул мне пачку «Кэмела». Я достал одну, прикурил и спросил:

– Чего без настроения?

– Да приходила тут делегация на днях, – буркнул Кораблёв. – Все из себя, в камуфляже, «Калашами» обвешанные, приблуды в ушах торчат, типа рации. Приглашали на «большую землю». Мол, премию мне выписали в придачу к медали за заслуги во всю грудь.

– Вежливо приглашали? – спросил я.

– Пока – вежливо. Только знаю я их награды. В комнату с мягкими стенами пока не расскажу, что знаю. А потом выпотрошат и опилками набьют. Гляди народ: «Мутант Чернобыльский, не опознанный». Ещё и деньгу зашибать моей тушкой будут.

– А если снова придут и уже невежливо попросят?

– А хрен им, – усмехнулся Болотный доктор. – Тут неподалёку выводок «Липучек» обитает. Я вожаку занозу из глаза вытащил. Договорился, чтоб никого чужого не пускали.

– Я же проехал, – сказал я.

– Тебя я им показывал, – махнул рукой Кораблёв. – Так что не бойся. Тут тебя никто не тронет. Наоборот – прикроет, если что.

Он погрозил берегу кулаком:

– А остальным – шиш с маслом! Слышь, Гробовщик, знали бы эти уроды, что вокруг крутятся, подслушивают, да подсматривают, что у меня есть, они бы не в Киеве – в Стокгольме мне премию бы вручали! На карачках бы сюда приползли. Смотри!

Он достал из нагрудного кармана фиолетовую жемчужину и на ладони показал мне.

– Это таблетка бессмертия. Подправляет генетический код. Каждые одиннадцать лет организм, каждая клетка, каждого органа, полностью омолаживается. Принял – и будешь жить вечно. Если, конечно, не убьют. Или от болезни не загнёшься.

– Круто, – сказал я равнодушно. – И чего?

– И ничего, – сник Кораблёв. – Теперь осталось найти человека, которому можно было бы эту таблетку вручить. У тебя никого на примете нет?

Я отрицательно помотал головой.

– Вот и у меня тоже ни-ко-го, – по слогам сказал учёный.

Он стряхнул таблетку с руки и она, булькнув, скрылась в бурой болотной воде.

– А ну, если лягушка какая-нибудь сожрёт? – спросил я.

– Околеет, – ответил Болотный доктор. – Ну а если выживет… Бессмертная лягушка – не самый плохой вариант. Как считаешь?

Часть пятая. Час Скорби и Доблести

1. Озеро у Припяти (вместо пролога).

Костёр дымил, кряхтел и кашлял искрами в низкие облака, накрывшие Зону, ватным сугробом. Близкое небо волновалось неспокойным морем, казалось, вот-вот оно зацепит макушки деревьев недалёкого леса.

Вечерело.

В воздухе пахло близким дождём и горьким дымом от костра, разведенного рядом со здоровенной дренажной трубой, впечатанной в высокую насыпь. У огня сидели трое. Все в поношенных гимнастерках и выцветших галифе. Кирзовые, в песке и засохшей глине, сапоги были протянуты к жаркому теплу. Двое только что отужинали и теперь неспешно курили дешевые сигареты без фильтра, третий увлечённо орудовал ложкой в полупустой банке с тушёнкой.

– Ни хрена мы тут не найдём. Всё давно уже вытоптано. Надо глубже ходить, – сказал один из куривших и сплюнул. Лоб его рассекал свежий, только закончивший кровоточить, шрам. Во рту у говорившего блеснул в отсветах костра железный зуб. – На окраинах редко что ценное попадает. А вот у Припяти, – там, говорят, артефактов – россыпью. Звонарь рассказывал…

– У Звонаря и погоняло такое от того, что звонит что ни попадя, – перебил егоневысокий толстячок, у которого вместо левого уха торчал обрубок. – И здесь, как ты говоришь, «на окраинах», братва мрёт, как мухи. Что ни поиск, так каждый третий. А дальше сунемся, вообще никто живым не вернётся. Там такие аномалии, что нынешние детским садом покажутся. И большинство непостоянного действия. То есть почуешь её, лишь когда она тебя, как тряпку, выкручивать станет. А-то и чего похуже. Алик Мореман со своей тройкой по самой окраине Припяти шарился. Артефактов, это да, притащил прилично. Только зачем они ему, если у него голову вверх тормашками перевернуло. Рот стал вверху, а глаза – внизу. И шея из макушки. Ребята как увидели, так тут же его приземлили наглухо, хоть макароны процеживай. Думали, мутант новый объявился. Только и успел перед смертью сказать, что тройка вся полегла у Кабановки, и чтоб не совались в Припять, если не желают себе смерти лютой. Про фиолетовое зеркало все повторял. Изо рта пузыри кровавые, а всё твердит: «Как увидите, не смотритесь…».