И я долго потом смотрел вслед красавице, – долго, пока она не скрылась вдали за придорожными кустами. Мне было до боли сладко смотреть вслед ей, и я чувствовал, что она не ушла от меня – воспоминание о прекрасной, великодушной, чуткой и гордой, как о символе всего лучшего в жизни, осталось в моём сердце навсегда вместе с отпечатком её дивного лица…
Но вот я разжал руку, чувствуя, что в ней осталось что-то…
Лучше бы ослепнуть мне пред этим!
В моей руке был гривенник, маленький серебряный гривенник, но он был так страшно тяжёл! Невыразимо тяжёл!
Лучше бы она ударила меня, эта красавица!
Зачем, зачем она была так добра?
Я чувствовал, что душа моя неизлечимо ранена…
Я понял: моя грязная блуза и весь костюм рабочего заставили её принять меня за бродягу; мой жест она истолковала как прошение милостыни…
Зачем она была так сострадательна?
…Мне не раз в течение жизни приходилось вспоминать об этом пошлом, маленьком, мещански скромном и блестящем гривеннике.
Я имел храбрость искать в любви высоких и чистых духовных наслаждений, ждал от неё возрождения духа, новой жизни, и, когда та, которой я отдал душу, раскрыла предо мной себя, – я с болью вспомнил о гривеннике, лёгонькой, пошло блестящей монетке.
Я многого искал и много раз ждал… Но находил мало и всегда вспоминал об этом пошлом гривеннике.
И вот теперь, когда жизнь моя иссякла, стала пуста и скучна, – ибо нет больше у меня желаний, нет уже их! – и вот теперь, оглядываясь в прошлое, туда, где некогда ярко загоралась заря бытия моего, в даль, где остались надежды и желания, я спрашиваю себя:
– Не была ли эта женщина Судьбой: не была ли она Жизнью, которая всегда, когда приближается к нам, обещает так много, но, охватив нас, как нищим, бросает крохи и гроши и, исчезая, – оставляет нас такими же нищими и убогими, каковы мы и в первый день рождения?
