Гринтаун. Мишурный город - [28]

«Это же дедушкин голос!» – подумал Дуглас.

– Нашли время шутить, – сказал Квотермейн. – Это же для блага детей. Если фейерверки их обжигают, значит, долой фейерверки. В свободное время у них одни неприятности, значит, нужно их чем-то занять, говорю я вам. Летние каникулы следует урезать. Учебный год должен начинаться осенью на неделю раньше, или же дети должны проучиться весь июнь и отправляться на каникулы 1 июля…

– Решено, – произнесли другие голоса.

– Урезать рождественские каникулы! Урезать пасхальные каникулы, – сказал дедушкин голос. – Режьте всё, кромсайте!

– Я знаю, вы разыгрываете меня, Сэм Сполдинг, – сказал Квотермейн, – но, Господь свидетель, мы рассмотрим ваше предложение со всей серьезностью!

– Сдаюсь, – сказал дедушкин голос.

– Остается пункт о школьной столовой, – сказал Квотермейн.

У Дугласа отвисла челюсть. Ему пришлось ухватиться за друзей, чтобы не упасть.

– Откормить их на заклание, – произнес голос с улыбкой. – На сбалансированной диете они быстрее растут. О-о, у меня тут длинный список. Может, введем в старшей школе военную подготовку? Пора уже научить мальчишек быть мужчинами и стрелять из ружья.

Дуглас почувствовал, как одна пуля угодила ему в сердце, другая – в голову. Расстрелянные мальчики лежали повсюду, умирая под рев канонады.

– А как насчет трамвая? – не без иронии поинтересовался дедушка.

– Старые тихоходные трамваи – на слом. Запускаем автобусы, чтобы быстрее подвозили детей. Нечего им шататься по оврагу. Если закажем автобусы, в октябре их доставят.

Дугласу стало совсем невмоготу. Потрясенный, он отшатнулся, увлекая остальных в коридор.

– Я же знал, он что-то замышляет! Автобусам и каникулам каюк, столовки будут пичкать нас отравой, муштра, чтоб научить нас убивать друг друга. А дедушка – в меньшинстве. Вот черт!

– Не бери в голову, Дуглас. Не переживай!

Они пытались его урезонить. Голос за матовой дверью еще бормотал, когда они уходили прочь. Теперь они услышали тихое тиканье огромных башенных часов над головой.

– Ладно! – Дуглас вытер глаза. – За дело. Чарли, вы с Ральфом поднимаетесь по лестнице. Пит и Боб, со мной. Том, жди здесь. Придет шериф, подай нам условный знак. Если одна из наших групп попадется, вторая действует в одиночку. Понятно?

– Понятно!

Они разделились и бесшумно побежали сквозь тишину и отзвуки. Мимо дверей, утверждавших Брак, и мимо, дверей, утверждавших Смерть. Мимо матовых дверей, подсчитывавших поголовье и мостивших дороги. Мимо дверей, зажигавших электричество во всем городе. Мимо дверей, объявлявших количество воды в озере, в канализации и сообщавших об оспе, дифтерии и пневмонии. Двери поблескивали своими зловещими именами, заставлявшими людей входить в здания и выходить из них, шлепком по спине вызывали их к жизни, заставляя сделать первый вздох, и закапывали в сырую землю, с глаз долой. Они бежали мимо каморок, хранилищ, закутов, кабинок и ящиков с именами и номерами, затем вверх, вверх, бегом, пыхтя, в верхние лабиринты здания суда, с нарастающим тиканьем в ушах. Вверх, на судейские антресоли и муниципальные мансарды неслись они, навстречу великой колокольне, где часы пребывали в раздумьях, провозглашая своим боем окончательные и бесповоротные вердикты каждые пятнадцать минут.

– Второй этаж! – вскрикнул Дуглас. – Бежим на третий!

Они безумно хохотали и, хватаясь за перила, подтягивали себя вперед и вверх.

– Почти на месте! Шевелись!

На лестничной площадке третьего этажа стоял Уборщик.

– Куда это вы собрались?

Дуглас споткнулся у его ног. Остальные, поднимаясь вприпрыжку, за ним по пятам, натолкнулись на него и попадали рядом.

Уборщик окинул их суровым взглядом.

– Куда это вы собрались? – снова вопросил человек с серыми глазами и лицом, посеревшим от времени.

Мальчишки озирались по сторонам. Невидящими глазами. Ощущая тиканье бронзовых деталей. Воздух насытился металлическими призвуками, шумным дыханием. Дуглас облизнул губы.

– Нам на минуточку, только часы посмотреть, – сказал Дуглас.

– Поворачивайте и марш вниз!

Уборщик кивнул на затемненный лестничный пролет у них за спиной.

– Нельзя! Нельзя! – закричал Дуглас.

Дуглас присел, вытянув руки, как борец, пытающийся сохранить равновесие. Он зыркнул по обе стороны от Уборщика, раскрыв рот:

– Ходу!

Они поднырнули под Уборщика, ринулись на него, протаранили. Тот закричал, отбиваясь от них тряпкой. Они видели, как его рыхлое пепельно-серое лицо метнулось к ним, и с воплями пустились наутек – вся полудюжина мышей.

– Врассыпную! – приказал Дуглас. – Вверх! Кто-нибудь да прорвется!

– Назад! – кричал Уборщик, швыряя тряпку им вдогонку.

Затикало громче и резче, прямо у них в головах и ушах. Часы заполонили все коридоры своими механизмами и своим присутствием. Воздух запел механическими звуками. Под это пение мальчишки бежали, их заносило на поворотах, они взбирались на очередную лестницу и подпрыгивали к колокольне, к небу. Впереди бежал Дуглас, размахивая руками, как плетьми – вверх-вниз.

Мы идем, думал Дуглас, и город нас отблагодарит и устроит в нашу честь торжественный прием. Всё замрет – машины, люди, птицы. Ничто не заржавеет, не состарится. Всё останется навечно юным. Мы идем! «Ну, – подумал он на площадке четвертого этажа, – может, и не навечно».