Гримуар - [30]

Пан Паливец даже покраснел от удовольствия, совсем как наш юный Йошка, и безо всякого смущения заявил, что он никогда не был противником науки.

— Да я и сам иной раз, дорогие мои паны, с женою поколдовываю, — сообщил трактирщик с такой умильной улыбкой на лице, что невозможно было сказать, то ли он и правда только что признался в том, за что в иных европейских странах, но не в Чехии, людей сжигали на кострах, то ли так неловко пошутил, стараясь по привычке всех трактирщиков угодить постояльцу.

— Это же замечательно, пан Паливец! — воскликнул Платон, отвлекаясь от индюка. — А как вы смотрите на то, пан Паливец, чтобы нам всем вместе немного поколдовать нынче?

Удивительное дело, но трактирщик тотчас же согласился на предложение королевского следователя, как будто только и ждал этого предложения. Мастер потом предположил, выкуривая после обеда дежурную трубку табаку, что бургомистр пересказал все то, что сообщил ему Платон у фонтана, своему товарищу Паливецу и упомянул о том, что следователи обнаружили тайный дневник алхимика.

— Думаю, они хотят помочь нам, хоть и не бескорыстно, закончить начатое паном Новотным Делание, — сказал мастер.

Йошка был с ним совершенно согласен. Он также предположил, что бургомистр и трактирщик надеются, что с помощью Великого Делания, отыскав гримуар, они откроют секрет изготовления из любых металлов золота.

— Логично, — заметил с довольным видом Платон, который всегда радовался успехам ученика и старательно поощрял его к умозаключениям.

Пан Паливец вернулся к гостям и пригласил их пройти в комнату, что размещалась подле кухни.

— Там нам будет намного удобнее и без лишних глаз, — заявил он.

Мастер с учеником проследовали за трактирщиком в небольшую комнату, в которой было душновато вследствие жарко растопленного очага. Ставни были плотно закрыты, а потому присутствующие чувствовали себя словно бы в знаменитых пражских банях, где в парной мясо отлипало от костей — такой там иной раз банщик делал жар.

— Вот! — гордо окинул взором комнату Паливец, стоя посреди. — Это моя алхимическая лаборатория. Я, подобно Никола Фламелю, вместе с моей женушкой тут коротаю иной раз вечера.

В комнату вошла широченная супруга трактирщика, вытирая руки о фартук, которая своим немалым объемом прижала Платона и Йошку к самому очагу.

— Похвально, что вы не только интересуетесь практикой Королевского искусства, но даже и знаете ее теоретические изыскания и даже историю, — заметил мастер. — Думаю, ставни можно будет открыть. И вообще, мы, как вы уже догадались, достопочтенный пан Паливец, не собираемся делать здесь ничего противозаконного, что бы могло подпортить вашу репутацию, а также подвергло опасности бессмертную душу вашу и вашей уважаемой супруги.

Паливец, который в недоумении раскрывал ставни, обернулся и удивленно уставился на королевского следователя.

— Так мы вроде бы будем Деланием заниматься, — с сомнением сказал он. — Или как?

Мастер уселся на низенькую скамеечку, расправил мантию и добродушным тоном сказал, что Делание Деланию рознь.

— Иной босяк сходит на перекресток дорог, бросит через плечо соль, прочтет задом наперед «Отче наш» и уже думает, что продал душу сатане, а за это ему теперь все двери будут открыты, — глубокомысленно заметил он.

Трактирщик переглянулся с женой, пожал плечами и раскрыл наконец ставни и окна, впуская в комнату свежий воздух. Йошка глубоко вздохнул, радуясь, что ему не придется сидеть, в темном помещении, к тому же от трактирщика сильно пахло чесноком и перцем.

— Ну, все готово, — сказал с нажимом на последнем слове Паливец и выжидательно посмотрел на Платона.

Мастер неторопливо достал из-за пазухи старательно припрятанную первую часть дневника пана Новотного, бережно раскрыл сшитые толстой черной ниткой листы и, пробежав глазами текст, обратился к Йошке:

— Помнишь ли ты, сын мой, как в Ветхом Завете описывался второй день Сотворения мира?

Думаю, глубокоуважаемый Читатель никак не заподозрил моего героя в том, что он старался что-либо скрыть от любопытного трактирщика. Ну конечно же нет! Пан Платон Пражский был человеком открытым, поощряющим любознательность и тягу к знаниям, однако он считал, что невозможно неподготовленному адепту познать Неведомое, а потому и начал, так сказать, издалека.

Йошка напрягся и по памяти изрек следующие строки из Библии:

— «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь, и отделил ее воду, которая была под твердью, от воды, которая над твердью. И назвал Бог твердь небом».

— Именно так, именно так, — с видом знатока закивал головой пан Паливец.

Мастер с довольным видом поглядел на ученика и сказал:

— Прекрасно! Вот и мы сейчас займемся созданием тверди и отделением воды. Сей процесс, как вы, несомненно, помните, уважаемый пан Паливец, ваш кумир Фламель назвал в своем труде «Книга прачек» разделением. Separatio, сиречь выпаривание.

Трактирщик, коему импонировало столь уважительное обращение к его персоне королевского следователя, расплылся в улыбке.

— Бог ты мой, да это же просто! — воскликнул он и, не дожидаясь дальнейших указаний Платона, крикнул, чтобы в комнату принесли жбан, в коем кипятят белье постояльцев.