Гримасы улицы - [4]
Только Наташа неспокойно укачивала Катюшу, которая, закрыв глаза, металась в жару и бредила. Порой начинала она тяжело стонать, — тогда становилось тяжело и досадно. Ребята молча переглядывались и, невольно отдаваясь тоске, задумывались.
— Тяжко ей, ишь как губы–то высохли, — заговорил Сашка. — Водицы бы ей, може, полегчает.
— Говорили, нельзя; хуже будет, — возразила Наташа.
— Дохтору отдадим, тама скоро выходится. — Сидевший в углу Сережка не выдержал и заревел. Слезы часто закапали с ресниц и покатились по грязным щекам, прокладывая дорожки. Голос прерывался и отрывисто выводил.
— А я ка–ак буду…
— Ну, погоди, сука бестолковый, я тебе зубы вычищу, — ворчал Сашка. Сколь раз тебе наказывал, не ори, а ты опять за свое взялся. Слышишь, гадюка!
— Не надо, Саша, Катя засыпать стала. Разбудите.
Ребята утихли.
— Гришку Сусликова сегодня встретил, — сын учителя он нашей деревни- успокаиваясь, заговорил Сашка. — Посмотрел я на него… Из дому один утяпал. В шляпе ходит и рубаха на шее ленточкой стянута, — прямо не узнаешь.
— Ну и пусть, чиво завидуешь. Может и мы поправимся, не хуже будем, — останавливала его Наташа.
— И не завидно, а так, за ребят обидно. У Сережки с Нюткой последний хлеб стянул и удрал, гадина. А тоже, смотри, в компанию метил. Ну я ему и ответил напрямик, — пусть помнит…
— Пи–ить хоцу, — простонала Катя.
— Антипка! Слышишь, непутевый, катись с бутылкой за водой, — небось, не оглох. Пока вам, чертям, не скажешь, сами не догадаетесь, — выругался Сашка.
— Сейчас, — крикнул парень и, перемахнув через барьер, затерялся в публике.
— Ну, а теперь и закусить можно. Колбаса где–то осталась, только вот, кажись, насчет хлеба плоховато. Надо ребят послать; на пункте, пожалуй, выдадут.
— Сходи сам, тебе лучше как–то, — сказала Наташа.
Сашка послушался ее, молча нахлобучил картуз и вышел. На эвакопункте стояли большие очереди, и ему в хвосте пришлось долго стоять. На улице начало уже темнеть, люди шумели, беспорядочно толкаясь к столу, вытягивали руки и гудели, как сердитое море тысячей голодных ртов.
— Куда прешь, сволочь. Не видишь, очередь, — взъелся Сашка на бабу. — Смотри, а то вот так я тебя пхну под…. Чертово рыло!
Маленькие дети лезли между ног и визжали как поросята, придавленные густым частоколом ног и грязных опорков. Каждый теперь помнил о себе, — до других нет дела. Все здесь равные, чувствовали они. Голод потушил жалость.
— Пропустите меня, вишь–те беременна, — голосила баба.
— А нам што! Своих вон куча, жрать просят, — не до тебя. Ты, гляди, и без того сырое перехватила, — ишь как разнесло. Не прись, говорю, а то вот суну кулаком, — лопнешь, косопузая, — ворчал Сашка.
Долго еще биться пришлось ему, но все же добрался, получил и на ребят выклянчил. Возвращался к Наташе радостный, бежал и ног под собой не чуял. Вот и он, барьер багажный, а вокруг него народ по–прежнему жмется, а за ним никого не видно. В левом углу кто–то бьется головой об асфальт, катается, закатываясь истерическим воплем. Это Сережка, а рядом, придерживая его рукой, сидел равнодушный Антипка.
— Где Наташа с Катюшкой, — спросил Сашка, озираясь кругом.
— В приемной. Должно быть, милиционер отвел, — не торопясь ответил Антипка.
— И Наташу тоже?
— С им пошла. Сказывала, вернется скоро.
— А вдруг их обеих оставят, — вслух подумал Сашка и, взмахнув ногой, собрался пнуть сапогом не успокаивавшегося Сережку, но пожалел. Не зря плачет, — по сестре. И в голове его завертелось. Только Антипка равнодушно смотрел на них, как будто не понимал, что с ними.
Глава III
В приемном покое
Крепко прижала к груди. «Не отдам, ты со мной будешь», — шептала Наташа. Катя увеличенными зрачками глядела ей в глаза, не плакала, а так, как в бреду, твердила:
— Я здесь не хоцу, я денезку пласить буду, — и прижималась.
— Нет, нет. Ты со мной будешь, я не отдам тебя, не оставлю.
— А Селеза где?
— Он тоже сюда придет.
— Пить хоцу, пить дай.
Не стерпела, дала. Руки отекли, отяжелели. Целый день и ночь на руках выдержала. Ноги дрожали. Когда же дождусь? — народу много, стон. На носилках кого–то вынесли, а вот еще и еще. Жутко. Люди в белых халатах торопливо ныряют в дверях. Сердце начинает замирать. Отошла в угол, ждала. Долго ждала. Теплый комнатный воздух опьянил ее, ноги болезненно ныли. Задремала…
— Кто к доктору? — разбудила сестра.
Наташа испуганно вскочила:
— Я к доктору, где он?
— Идите, я проведу.
— Катя спит, будить жалко, больная; подождать, может?
— Нельзя, в больницу направим. Проходите.
Вошла и робким ребенком стояла. Было стыдно.
— Присядьте. Сколько ребенку лет? — спросил доктор.
— Три года.
— Звать?
— Катя.
— Фамилия?
— Не знаю.
— Как это, — разве не ваш ребенок?
— Никак нет, господин доктор, сирота.
— Откуда вы ее взяли?
— В поезде пристала. Сначала так встречались, — ехала она в другой теплушке, а когда узнали, что сирота–мы взяли и ее брата Серегу, девяти лет.
— У вас семья, что вы говорите: «Мы ее взяли»?
— Никак нет, я одна, но со мной Саша, мальчик 15 лет… Вот с ним мы и решили ее у себя оставить.
— Положите ребенка на кушетку и разденьте.
— Я не хоцу здесь, хоцу к Селезке, — с мучительным усилием простонала Катя.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уильям Фолкнер (William Faulkner, 1897–1962), один из самых выдающихся американских прозаиков XX века, родился в Нью-Олбени (штат Миссисипи) в семье потомков плантаторов, разоренных после победы Севера в Гражданской войне. В дальнейшем большую часть своей жизни писатель провел в городе Оксфорде (в том же штате). В своих многочисленных романах и книгах рассказов он разрабатывает характерную тематику американского Юга, начиная с рабовладельческих и пореформенных лет и вплоть до новейшего времени. Фолкнер склонен к формальному эксперименту, и это долгое время ограничивало его популярность.
Аннотация издательства:В двух новых повестях, адресованных юношеству, автор продолжает исследовать процесс становления нравственно-активного характера советского молодого человека. Герои повести «Картошка» — школьники-старшеклассники, приехавшие в подшефный колхоз на уборку урожая, — выдерживают испытания, гораздо более важные, чем экзамен за пятую трудовую четверть.В повести «Мама, я больше не буду» затрагиваются сложные вопросы воспитания подростков.
Повесть «Немецкая девушка» показывает тихий ужас опустошенных территорий. Состояние войны не только снаружи, но и в душе каждого человека. Маленькие рассказы, из которых состоит произведение, написаны современным языком, позволяющим почувствовать реальный запах войны.Из сборника «Три слова о войне».
«Прибрежный остров Сивл, словно мрачная тень сожаления, лежит на воспоминаниях моего детства.Остров, лежавший чуть в отдалении от побережья Джетры, был виден всегда…».
Герои произведений, входящих в книгу, — художники, строители, молодые рабочие, студенты. Это очень разные люди, но показаны они в те моменты, когда решают важнейший для себя вопрос о творческом содержании собственной жизни.Этот вопрос решает молодой рабочий — герой повести «Легенда о Ричарде Тишкове», у которого вдруг открылся музыкальный талант и который не сразу понял, что талант несет с собой не только радость, но и большую ответственность.Рассказы, входящие в сборник, посвящены врачам, геологам архитекторам, студентам, но одно объединяет их — все они о молодежи.