Григорий Сковорода - [30]

Жизнь Сковороды обрастала легендами. И в них он предстает то как обычный чудак, то как гордый философ, но в любом случае – как человек не от мира сего, человек, проникнутый временами сладкой, а временами невыносимой легкостью бытия.

Говорят, например, что однажды возвращался по торной дороге в карете из Воронежа в свое имение Степан Тевяшов. Вдруг он увидел Сковороду, идущего к нему же в гости. Тевяшов очень обрадовался, остановил экипаж и пригласил философа в карету, чтобы продолжить путь вместе. «Так будет, по крайней мере, быстрее», – усмехаясь сказал он. Но Сковорода не захотел. «Нет, мой дорогой, – точно так же с усмешкой ответил философ, – мне не стоит привыкать к каретам. Это не мое. А вы себе езжайте, может, я еще и догоню вас… где-нибудь вон там, на холме». Помещик так и сделал. А в это время набежали грозовые тучи, разразился сильный летний ливень и экипаж застрял точно на том холме, на который показывал Сковорода. Каково же было удивление Тевяшова, когда совсем скоро Сковорода действительно догнал его, причем одежда на нем была совершенно сухой. «Как это тебе, друг мой, удалось спрятаться от дождя?» – спросил господин полковник. «Да все просто. Снял с себя одежду, положил в котомку, а когда ливень закончился, надел снова».

Может, это забавное приключение и вправду имело место, может быть, и нет – хотя бы потому, что Сковорода не любил ходить по большим дорогам, а предпочитал тропинки. Но легенда осталась…

Рассказывали даже о том, как императрица Екатерина II, узнав о глубоком уме Сковороды и его праведной жизни, просила князя Григория Потемкина, того самого, чьей канцелярией управлял Михаил Ковалинский, разыскать философа и пригласить его переселиться в столицу, на берега Невы. Гонец князя разыскал Сковороду, когда тот сидел на обочине дороги с флейтой в руках, а возле него паслась овца хозяина, у которого он в то время жил. И якобы, выслушав гонца, философ ответил:

А мне сопилка и овца

Дороже царского венца!

Эту историю в свое время поведал прекрасный знаток Слободского края и талантливый писатель Григорий Данилевский, ссылаясь при этом на Федора Глинку. А простые люди рассказывали, что где-то под Лысой Горой в Харькове или возле Пан-Ивановки императрица собственной персоной встречалась и беседовала со Сковородой.

Императрица и правда посетила Харьков в 1787 году, где ее ждали и грандиозный пушечный салют, и специально возведенная триумфальная арка, и чудесная музыка, и целый ворох стихов, которыми с «благоговением и искреннейшим усердием» встречал ее ученый люд Харьковского коллегиума… Только вряд ли там был Сковорода. Что могло связывать этого странника и всесильную императрицу? Разве то, что у них был общий учитель Симон Тодорский, который учил Сковороду иностранным языкам, а принцессу Софию Фредерику Августу – будущую императрицу Екатерину – православному «Символу веры»? Что певчий придворной капеллы Сковорода видел Екатерину, скажем, летом 1744 года, во время на удивление пышной церемонии ее обручения с Петром Федоровичем? Что его воспитанник Михаил Ковалинский писал в честь императрицы оды? Вряд ли…

В беспрестанных странствиях проходили годы. А с течением времени путешествовать становилось все труднее и труднее. За плечами философа уже стояла старость, а с нею болезни и немощь. Конечно, друзья не раз хотели дать Сковороде какое-нибудь тихое пристанище. Сколько раз приглашал к себе своего любимого учителя один только Михаил Ковалинский! Так, осенью 1785 года он писал Сковороде: «Я имею загородный дом от Петербурга на восьмой версте, по Петергофской дороге, над морем, с рощею, с садом, с оранжереями, – где и живу всю весну, лето и часть осени, ездя в неделю раза два в город к должности, по утрам; а к деревенскому своему обеду всегда возвращаюсь домой… Вы скажете, что это похоже нечто на Тускуланум любимого Вашего Туллия, где старичок оной, любомудрствуя, провождал время в отдохновении от мятежей и блистательностей Рима. Да и мой дом, – продолжает Ковалинский, – с радостью открыл бы двери мудрому старику, который так похож на Цицерона, – тебе, друг мой. Если бы ты приехал к нам, то увидел бы и меня, и сына моего, который уже любит Вас и которого ты полюбишь верно. Жена моя, как Ревекка, разделит все мое удовольствие собеседований с тобою. Дом мой обрадуется зрением того человека, о котором часто слышали». Нет. Сковорода не захотел ехать в «северную Пальмиру». Единственное, на что он соглашался, – жить рядом с Ковалинским, если бы тот приобрел имение где-нибудь на Слобожанщине. Может быть, старый философ даже мечтал об этом. Да и Ковалинский пробовал поступить именно так. Осенью 1784 года он писал Сковороде: «Мне крайне хочется купить в украинских сторонах место… Ежели бы сие удалось, то, удалясь от всего, уединился бы и просил бы Вас разделить остаток жизни вместе». А уже весной 1794 года, всего за несколько месяцев до смерти философа, хозяин Пан-Ивановки Андрей Ковалевский писал любимцу Сковороды: «Вы нам часто во сне видитесь, и мы всякой почти день с Григорием Саввичем об Вас беседуем и желаем, чтоб Вы в наших местах купили деревню и для его старости уготовали приют». Но не суждено было… Ковалинский, отведав всего в этом мире: славы, власти, богатства, покровительства влиятельнейших людей, – остался в то время один-одинешенек, «без семейства, без друзей, без знакомых, в болезни, в печалях, в беспокойствах, без всякаго участия, совета, помощи, соболезнования». Он покинул роскошную столицу империи и жил в одиночестве в своем имении Хотетово, что в 25 верстах к югу от Орла. Но Бог, – писал он позже, – все же смилостивился надо мной и послал мне моего старого мудрого учителя. Сковорода, которому в то время уже перевалило за семьдесят, несмотря на старческие болезни, на далекую дорогу, на непогоду и еще на «всегдашнее отвращение к краю сему», отправился к своему самому дорогому другу, чтобы дать отраду его сердцу. Перед этим они не виделись почти два десятка лет. Это было последнее путешествие великого философа…