Григорий Распутин: правда и ложь - [8]

И это сразу же бросилось в глаза местному духовенству, которое предприняло все возможные меры, чтобы разогнать эту группу, «секту», как их стали называть. Главное, что ставилось им в вину, было изучение Библии и пение каких-то нецерковных (не православных) духовных псалмов. Ничего предосудительного никто об этих людях сказать не мог — все отзывались о них только по-доброму и с уважением, как о настоящих христианах. Это еще более ожесточило местное и уездное духовенство, которое увидело в лице старца Григория себе живой упрек, если не вызов, конкуренцию.

Матрена Распутина связывала недовольство священников с растущей популярностью ее отца среди крестьян в ущерб авторитету местного клира: «…По селу разнеслась весть, что зародился новый пророк — исцелитель, чтец мыслей, разгадыватель душевных тайн.

Слава Распутина стала распространяться далеко за пределами села Покровского и соседних деревень. Приходили бабы, водя за собой кликуш, хромых, слепых, больных ребят.

Священник увидел в отце врага, способного лишить его, по крайней мере, части доходов. Теперь больные шли за исцелением к отцу, а не в церковь. Те же, кто искал духовного руководства, предпочитали получать хлеб из рук отца, а не камни из рук священника. И без того разгневанный соперничеством „выскочки“, священник пришел в ярость, узнав, что отец намерен соорудить на своем подворье подземную часовню.

Насколько я знаю, отец никогда открыто не выказывал своего отношения к покровскому батюшке. Но тот был достаточно опытен и не нуждался в непосредственных объяснениях. С точки зрения сугубо церковной, затея, подобная затее отца, не несла в себе ничего оскорбительного. От покровского служителя Господнего потребовалось бы только освятить новую часовню. Или заявить, почему он этого делать не намерен.

Имея представление об отцовском характере, батюшка не мог отважиться на такой шаг. Отец молчать бы не стал, последовало бы разбирательство с привлечением деревенской общины (мира), многое могло бы тогда явиться на свет Божий. Отец Петр решил — не мытьем, так катаньем — допечь неугодного.

А тем временем строительство продвигалось. Отец работал, не переставая. Нашлись и помощники. Когда уже все было закончено и собранные в странствиях моим отцом иконы расположили в нишах земляных стен, батюшка решил, что настал час действовать. И настрочил донос. В ожидании (и даже — в предвкушении) своей победы он строго-настрого запретил ходить в отцовскую часовню, предрекая кары небесные тем, кто будет продолжать потакать „пособнику дьявола“. Это не помогало. Прихожан в церкви не становилось меньше. Наоборот.

Ответа от церковного начальства все не было, и батюшка направился в Тюмень сам. Там его принял епископ. Батюшка вылил на отца не один ушат грязи. Вплетая в уже устный донос все, что мог припомнить из сплетен, сопровождавших отца. Картина получилась страшная. Богобоязненный епископ пришел в ужас от творящихся в подведомственном ему приходе непотребствах и тут же отправился вместе с отцом Петром в Покровское положить конец безобразиям. За ними последовали ученые монахи и полицейские. Учинили целое следствие.

Полицейские, переодетые крестьянами, несколько раз побывали на службе в часовне, монахи с суровыми лицами ходили по деревне и расспрашивали тех, кто бывал на отцовских собраниях. Через несколько дней тщательного расследования они доложили епископу, остановившемуся в доме батюшки, — не замечено ничего, что могло бы хоть в какой-то степени подтвердить обвинения. Епископ оказался человеком трезвомыслящим. К тому же за несколько дней жизни под одной крышей с батюшкой он рассмотрел его поближе и понял, с кем имеет дело.

Священник, который был уверен, что ненавистного соперника уберут с его дороги, был поражен. Все обернулось против него самого. Деваться некуда — батюшка был вынужден признать, что оговорил отца. Священник оправдывался тем, что слухи передавали ему верные люди. Но епископ не скрывал неудовольствия. С одной стороны, на подведомственной ему территории ереси нет — и это хорошо. Но, с другой стороны, епископ понимал, что покровский батюшка не остановится и пойдет жаловаться дальше по начальству — а это уже плохо. Так и вышло»[31].

Таким образом, первый раз духовные власти заинтересовались Распутиным еще до его странствия в Петербург. Опытный странник из Покровской слободы слишком сильно отличался от духовенства и втягивал в свою орбиту немало людей — с чем церковные власти почитали своим долгом бороться.

М. Родзянко в своих мемуарах пишет: «Первый донос, обвиняющий Распутина в сектантстве хлыстовского толка, был сделан тобольским уездным исправником тобольскому губернатору еще в 1902 году на основании официального сообщения местного священника села Покровского. Губернатор препроводил все дело на распоряжение местного архиерея преосвященного Антония. Последний поручил сделать дознание одному из миссионеров епархии. Миссионер энергично взялся за дело. Он представил обширный доклад, изобилующий документальными данными, сделал обыск в квартире Распутина»[32].

Ничего ни за Григорием, ни за его единомышленниками, однако, не нашли. Но гонения продолжались. При всем этом Григорий призывал всех с уважением относиться к духовенству.