Григорий Отрепьев - [22]

– А ну-ка, Гриня, потри мне спину!

Юноша, прикрывшись полотенцем, уселся рядом с паном и принялся массажировать его спину, всю заплывшую жиром. Его пальцы проворно разминали кожу, а мысли одна за другой рождались в голове: когда открыть правду своего происхождения, почему он так медлит с решением, откладывая все на потом, неужто так и пройдет остаток жизни? Григорий настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил, как сильно надавил пану в области лопаток. Взревев от боли, пан вскочил с места и, грозно взглянув на удивленного юношу, прокричал:

– Ты, презренный холоп, смотри, что делаешь! – с этими словами он со всей силой ударил Григория по щеке.

Молодой человек в страхе отбежал в сторону, расстирая щеку, которая пылала от боли.

– Прости меня, вельможный пан, я нечаянно.

– За нечайно бьют отчайно! – Адам схватил полотенце и принялся бить им Отрепьева.

Тот увернулся от очередного удара и воскликнул:

– Князь, послушай, ты не знаешь, кого бьешь! – с этими словами он сорвал с груди цепочку и показал золотой крест, висевший на ней.

Адам удивленно уставился на крест, не понимая, откуда у обычного холопа мог он оказаться, если подобный носят лишь князья да царевичи.

– Откуда у тебя этот крест? – спросил пан хриплым голосом.

– Крест сей был возложен на меня при крещении крестным отцом князем Мстиславским, а сам я спасенный от рук убийцы Бориса Годунова царевич Димитрий Иоанович.

Пан открыл рот и, не произнося ни слова, плюхнулся на скамью. Подумать только, в его доме жил сам русский царевич!

Глава 7. Признание царевича

Весть о живом царевиче, сыне Ивана Грозного, словно песчинки на ветру, разлетелась по городам и селам. О нем узнали и в Речи Посполитой, и на Руси, и в Австрии, и в Италии, и в Англии. Письма отправлялись во все концы, ко всем князьям да панам. Сам Адам Вишневецкий, хлопотавший перед Отрепьевым, в начале октября написал коронному гетману и великому канцлеру Польши Яну Замойскому о появлении царевича, на что получил ответ, что царевича обязан повидать сам король Сигизмунд и решить, достоин ли он русского престола или нет. Пан сразу же выполнил этот приказ.

Но перед тем, как начать отправлять письма с «благой» вестью, Адам в своей усадьбе держал совет, состоящий из его приближенных, среди которых находился отец Константис, высокий худощавый человек с тонзурой на голове. Этот иезуит был как никто другой заинтересован в Григории, ибо в последнее время обучал молодого человека латинскому языку, подарив ему на память Библию.

– В детстве, когда я с матерью жил в Угличе, ко мне был приставлен доктор, родом влах, по имени Симон. Узнав об измене, он нашел ребенка, похожего на меня и каждую ночь клал его в мою кровать, а меня тайно уносил с собой. И когда изменники вознамерились убить меня, они ворвались в мои покои и удушили того мальчика, а тело унесли. Когда весть об убиении царевича распространилась, в Угличе начался мятеж. Тех убийц поймали и убили. Тем временем тот влах, видя как нерадив в своих делах мой старший брат Фёдор, и то, что всей землей владеет конюший Борис, решил уберечь меня. Взял он меня тайно и уехал к самому Ледовитому морю, где и скрывал меня длительное время. И лишь перед смертью посоветовал мне до поры до времени не открываться никому, пока не достигну я совершеннолетия, став перед этим чернецом. Так я попал в Чудов монастырь, из которого бежал в Литву вместе с двумя монахами, Варлаамом и Мисаилом, – закончил свой рассказ Григорий, заучивший его до этого слово в слово по тому письму, что передал ему Пафнутий.

Адам пристально взглянул на собравшийся совет и произнес:

– Ну, что вы думаете об этом?

Тут же началось оживление. Юноша стоял в нерешительности, не зная, чего ожидать далее: славу и признание, либо плаху на Красной площади.

– Нужно все еще хорошо обдумать и решить уже при дворе короля, – предложил один из панов, молодой мужчина с красивым смуглым лицом.

– А я считаю, что необходимо решить заранее, дабы предстать нашему государю Сигизмунду истинного претендента на русский трон, – возразил ему другой пан.

Начались споры. Григорий стоял перед собравшимися, в волнении заламывая себе кисти рук. Внутри его всего трясло, что ему стало нестерпимо холодно.

– Господа, довольно! – громко проговорил Адам и, обернувшись к молодому человеку, сказал. – Иди, царевич Димитрий, пока отдохни, а мы здесь все окончательно решим.

Когда тот удалился, прикрыв за собой тяжелую, обитую позолотой, дверь, пан снова уставился на собравшийся и спросил:

– Ну, что вы думаете о нашем «господарчике»? Хорош, как вы считаете?

– Не сомненно! – ответил один пожилой пан, одетый погаче остальных. – Человек, представившийся царевичем, умен, образован, знает языки, красив собой и статен. Кто бы он ни был: настоящий сын Ивана Грозного или самозванный холоп, для нас важно иметь такого человека на московском престоле, дабы в конечном счете заиметь те земли, которые по праву должны принадлежать нам.

– И не только в этом, господа, стоит вопрос, – вставил слово иезуит Константис, и все молча взглянули на него, – нужно знать, что московиты являются еретиками и схизматиками, дикарями, позабывшие Слово Божье. Мне, как святому отцу, нужно печься о заблудших душах и указывать им истинный путь к Богу, который возможен только в нашей святой церкви. Я уже давно общаюсь с царевичем Димитрием и хочу сообщить, что молодой человек склонен принять католичество, недаром он читает Библию, которую я привез из Ватикана.