Гридень и Ратная школа! - [18]

В общем, спорить со стариком было себе дороже, поэтому я покладисто опорожнил вещмешок. Личные вещи ворохом посыпались на дубовую стойку под испытующим взглядом каптёра.

Несколько минут старик с интересом копался в моём шмотье, пока ему в руки не попался чистый, немного измятый лист бумаги.

— А это чего такое? — подслеповатые глаза старика подозрительно сощурились. — Зад подтирать, али доносы мерзкие строчить?

— Хлеб с чесноком и салом перекладывать, чтобы вещи не провоняли.

— С чесноком говоришь? — каптёр поднёс бумажку к носу и с шумом вдохнул. — И впрямь с чесноком. Ты мОлодец не обессудь, работа у меня такая. Знаешь, сколько всякого богатеи из родовичей протащить пытаются? Там тебе и бутыли с крепчайшей медовухой, и табак ядрёный, а бывает, что и самострел какой хитрый. Подстрелят потом какого простолюда из него, а мне отвечай.

Ненадолго замолкнув, старый десятник юркнул к себе под столешницу. Да так глубоко туда зарылся, что наружу осталась торчать только его плешивое темечко. Через несколько секунд каптёр вынырнул обратно с коричневым свёртком, в котором я без труда опознал форму сварожичей, и с чернёными сапогами в придачу.

— Чего зенки пучишь, бери давай, — протянул он мне это добро. — Глаз у меня алмаз, поэтому одёжка должна быть по размеру. Ну а коли нет, не обессудь, и на старуху бывает проруха. Будет время, перешьёшь.

Да я смотрю, он тот ещё шутник. Перешью? Ага как же, одной-то рукой. Вот ведь мухомор сморщенный, ещё и издевается.

Пока я в мыслях костерил старика на чём свет стоит, он вновь ненадолго нырнул под столешницу и на этот раз выбрался оттуда уже с аккуратной холщовой сумочкой.

— А здеся вот: мыло, щётка да зубной порошок, чтобы чумазым не ходил. На этом усё. Свободен. И это, как его там… Выданное обмену и возврату не подлежит. Усёк?

После того как каптёр закончил со мной, он переключился на девчонку в бордовом мундире.

— Из витязей значит, да ещё и девка, — деланно сплюнул старик и уже в третий раз полез шерстить по сусекам. — Ладно, форму подобрать не беда — дылдой ты ещё не вымахала. Но селить то тебя куда? Среди сварожичей девки нечастый гость, а в нынешнем призыве и вовсе нет ни одной. Отдельных хором тоже предоставить не могу — не положено, все по двОе живут. Что же делать, что делать…О! А поселю-ка я вас охламонов в одной комнатёнке.

Вместе с этой, не побоюсь этого слова, гениальной идеей на столешницу приземлился ещё один комплект формы с холщовым мешочком в придачу.

— Девку с парнем, ты чего старый ополоумел? — впервые встрял в разговор сотник. — А если они того…

— Ты глупости-то не талдычь, Твердислав, — ни с того ни с сего завёлся старый десятник. — Вроде здоровый лоб, а ума не нажил. Разве не слыхал, что у девиц-витязей с этим туго? Да она скорее ему вторую руку отчекрыжит, чем к себе подпустит.

— Ты это десятник, гонор-то поубавь, — в этот момент суровый сварожич отчего-то поглядел на нас с лысой девчонкой и столько в его глазах тоски было, что хоть утопись.

— А то шо? Ах ты негодник окаянный, ты как с родным отцом разговариваешь? Забыл, как я тебя в детстве порол? Так можем повторить…

— Ну, понеслась душа в Правь, — пробормотал сотник себе под нос, а уже затем обратился к нам с девчонкой. — Вещи берите и давайте на улицу. Там ждите.

Ни меня, ни витязя в юбке дважды уговаривать не пришлось. Я и так не хотел становиться свидетелем размолвки сотника с отцом — это могло аукнуться в будущем, а девчонка просто выполнила поставленный приказ. Чётко и без лишних вопросов.

Странная она, до сих пор не проронила ни единого слова. Да и ведёт себя необычно: не вертит головой, смотрит всегда строго перед собой, а ещё двигается непонятно — очень размеренно, словно выверяя каждое движение.

Когда мы вышли на свежий воздух, я решил немного поболтать со своей новой соседкой. Раз уж нас собрались поселить вместе, то не мешало бы узнать её поближе.

— Меня Стоумом звать, а тебя?

— У витязя нет имени, только прозвище, — сказала как отрезала девчонка и даже головы в мою сторону не повернула.

— И какое у тебя прозвище?

Ох, чую, ждут меня тяжёлые деньки с такой-то соседкой. По всему видать, досталась мне в напарники та ещё заноза.

— Колышек.

Смотри-ка, почти угадал.

— Милое прозвище. Тебя так из-за роста прозвали или в штанах чего лишнего болтается?

Когда не знаешь, что сказать девушке, лучше всего сделать ей комплимент…ну или хотя бы попытаться — как в моём случае. Хуже от этого точно не станет.

— Нет, это оттого, что я медведя колышком от палатки забила.

А может, и станет…

— Ясненько…А за что ты его так, если не секрет?

— Так он в палатку ко мне влез, — пожаловалась девица. — Шумел сильно.

Лучше бы и не спрашивал, спал бы спокойней, а то, неровен час, захраплю ночью ненароком и уже не проснусь.

Постояли, помолчали — благо недолго, минут через пять из каптёрки показался сотник Твердислав собственной персоной. Был он угрюм и что-то неразборчиво бурчал себе под нос. Судя по недовольной роже сварожича спор с отцом он позорно проиграл. Ну оно и понятно, будь ты хоть трижды сотник, а поперёк родного отца не попрёшь.

Ну а дальше, хмурый как туча Твердислав без лишних слов завёл нас в саму казарму. Отконвоировал в выделенную комнату, да там и оставил. Лишь напоследок повелел разбирать вещи и обустраиваться, чем мы с Колышком и занялись.