Грибники ходят с ножами - [37]

Я не мог всего этого терпеть — поэтому моя жизнь сделалась абсолютно невыносимой. Я не был, подобно другу Сане, мастером маневра — совсем наоборот.

В одно из воскресений я предложил Павлову съездить в гости на дачу к профессору Усачеву, вышибленному им с директоров, — поболтать, попить чаю с малиной, обсудить последние научные новости. Я наивно надеялся, что в беседе с седовласым ученым Павлов поймет наконец всю пропасть своего невежества, ужаснется и покинет пост. Но Павлов отлично почувствовал готовящийся подвох — в чем в чем, а в хитрости ему отказать было нельзя.

Мы подъехали к Финляндскому вокзалу на такси. Павлов выскочил, я хотел вылезти вслед за ним.

— Погоди! — Павлов попридержал дверцу. — Посиди пока, отдохни... Я сбегаю узнаю, как там вообще.

— Что значит — как там? — Я сделал снова попытку выбраться. — Не знаю я, что ли, как и что на вокзале?

— Посиди! Я умоляю тебя! — патетически вскрикнул Павлов.

Ну что ж... раз умоляет!.. Я остался. Павлов через секунду вернулся обратно, тяжело дыша.

— Представляешь, билетов нет! — с отчаянием воскликнул он.

— Как... нет?! На электричку? — изумился я.

— Представь себе, — горестно вздохнул он, — запись на двадцать шестое только!

— Как — запись?.. А билетные автоматы? — Я все еще не мог поверить, что можно так беспардонно лгать.

— Автоматы все сломаны! — тараща для убедительности глаза, произнес он. — Ну ничего, ничего... поедем сейчас на другой вокзал, — он стал запихивать меня обратно, — может, там полегче.

Мы урулили. Я хотел было сказать, что с другого вокзала мы навряд ли приедем на дачу профессора Усачева, но не сказал, поняв, что профессор Усачев никак не нужен моему другу, более того — смертельно опасен!

Все ясно! Вопрос был закрыт. Но оказалось, что Павлова он волновал. Примерно через неделю он вызвал меня и сказал:

— Ты знаешь, я все думаю и думаю, которую ночь уже не сплю — почему ты так хреново ко мне относишься? И знаешь, что я придумал?

— Ну, интересно, что?

— А выписать тебя из города к чертовой матери! Чтобы ты не жил тут, не поганил воздух!

— Как... выписать? — Я обомлел. — За что?

— А чтоб воздух не поганил — я уже сказал! — усмехаясь, промолвил он.

— Но как же... разве такое можно?

— У нас, сам знаешь, что хочешь можно!

И он не обманул. Примерно уже через неделю меня вызвали в исполком и объявили, что согласно постановлению от первого февраля, принятому четырнадцатого июля, имеющему одну особенность — право действовать задним числом, я лишаюсь прописки и выселяюсь с площади, подотчетной институту, без права предоставления другой площади.

— И что же мне делать? — воскликнул я.

Ответ длился примерно час и состоял сплошняком из цифр и дат — понять его было невозможно.

Я кинулся к Павлову. Он жил уже тогда в номенклатурном доме, и внизу сидел крепкий вахтер и меня не пропустил.

— Но мне по важному делу! — воскликнул я.

— Тут дел не делают, тут люди отдыхают! — веско отрезал вахтер. В этот момент в парадную вошли два солдата, неся на плечах сосиску размером в бревно.

— Куда, хлопцы? — спросил их вахтер по-отцовски тепло.

— В девятнадцатую, — ответили хлопцы.

— И мне в девятнадцатую! — Я попытался рвануть вслед за ними.

— Вы, хлопцы, проходите, а вас, гражданин, сказал, не пропущу!

Сосисконосцы прошли, а я остался. На другой день я прорвался к Павлову в кабинет и стал кричать, что сосиска у нас имеет прав больше, чем человек.

— Какая сосиска? Огромная? Вы говорите полную чушь! Злонамеренный навет!

Я посмотрел на него и понял, что в обществе, где начальники (все!) врут в глаза подчиненным и абсолютно при этом не боятся быть уличенными, — в таком обществе нормально существовать нельзя. Я вышел.

Уже примерно полгода у меня было приглашение в Борхеровский университет с лекциями. После гигантских усилий я поехал и читаю там лекции до сих пор.

Звякнул звонок.

— Это он! — Лена подпрыгнула.

Остальные, расчувствовавшись, среагировали слабо. Вошел Павлов в строгом черном костюме, и с ним постоянная его подруга, которая училась на значительно более младшем курсе, чем мы, но тем не менее всегда была знаменита благодаря своей настырнейшей деятельности. “Камнебойка” — так дружески звали ее.

Камнебойка, хотя вряд ли близко знала Саню, да и вообще не слишком много видела его, тем не менее была в полном порядке: траурный костюм из черного бархата, из того же материала чалма с мелкими алмазиками... специально ли для Сани она шила этот ансамбль — или надеется, что теперь его хватит на всех нас?

— Все толстеешь? — на ходу полил меня Павлов.

И вот уже в комнате послышались их громкие голоса.

— Да — накурено, набедокурено! — нес Павлов самодовольную чушь.

Даже здесь, на поминках, среди Саниных друзей, они хотели быть главными, как хотели быть главными везде! Но все так растрогались, разнежились сейчас, что разговор принял исключительно мирный характер: все вспоминали в основном о разных веселых случаях нашей молодости. Дело в том, что Павлов — и это, надо отметить, не его вина — родился и вырос на территории пивного завода имени Степана Разина. Тут, повторяю, не его вина — на заводе работали его родители, тут же имели они квартиру. Однако благодаря этому он с ранних лет вместе с непонятно откуда взявшимся неимоверным тщеславием получил понятно откуда взявшуюся страсть к алкоголю. Беда в том, что с годами обе эти страсти не проявили ни малейшей тенденции к затуханию, а наоборот — к усилению и разбуханию.