Грибники ходят с ножами - [28]
— Великолепно!
— Что — великолепно-то?! Ты бы так пожил!.. Сумку не потеряй — сразу же приносят!
Мы вскарабкались на еще одну горку и завернули в вырытые в горе темные бетонные катакомбы, подпираемые столбами, — чуть, опять же, не столкнувшись с выезжающим автомобилем, еле успели увильнуть — да, Гага молодец! — и заняли вроде бы тот единственный свободный от машин квадратик, с которого, видно, только что съехал тот автомобиль — блестело пролитое машинное масло. Мы наконец-то встали.
— Ну... все! — Гага утер рукавом счастливый пот, застыл в неподвижности.
— Что — все-то? — я огляделся. — Мчались столько часов через всю Германию, чтобы оказаться в этом погребе?! Надолго мы тут?!
— Ты что, не можешь посидеть?! — заорал Гага. — Провел бы ты шесть часов за рулем — я бы посмотрел!
— Ну ясно, ясно, — я дисциплинированно застыл.
Наконец, Гага зашевелился, медленно вылез, я, во всем копируя его, вылез тоже медленно.
Мы, уже пешком, поднялись еще на горушку — перед нами открылась бескрайняя озерная гладь. Чуть в стороне, на самом верху стоял огромный стеклянный куб, опутанный толстыми отопительными трубами, сильно напоминающий котельную в Комарово...
— А это что за сарай? — поинтересовался я.
— Это наш университет! — сухо произнес Гага.
— A-а... понимаю... Постмодернизм!
— Ну, наконец-то ты начал кое-что понимать! — Нижняя губа его благодушно отмякла. — Вообще, — он улыбнулся, — если тебе, в том числе и здесь, будут что-то долго и сложно толковать, ты говори, после некоторой паузы: “Постмодернизм!” И никогда не ошибешься. И наоборот — будешь автоматически считаться очень умным и вдобавок очень смелым человеком. Усек?
— Усек!
Мы вошли в огромный холл, почему-то мощенный булыжником. По краям, у стеклянных стен, валялись очень грязные и потертые, но зато очень длинные диванные валики, скованные алюминиевыми цепями.
— А это что? — поинтересовался я.
— Это? — Гага кинул взгляд. — Диваны. — Он уже был крепко сосредоточен на чем-то на своем. — Так-так-так... — Он постучал карандашиком по зубам. — Так. Вроде бы должен тут еще получить какие-то деньги! — Он решительно направился к крохотному окошечку в стене, за которым вроде бы никого не было, но, тем не менее, сунув туда какую-то бумажку, тут же вынул увесистую пачку ассигнаций, бросил в карман.
— Да... я гляжу... ты неплохо уже освоился тут!
— А хулиш! — лихо ответил он.
Мы быстро пошли по какому-то коридорчику, потом поднялись по какой-то лесенке, свернули, снова поднялись, потом спустились, пошли по коридорчику.
— Специально так сделано! — радостно, уже чувствуя себя дома, сообщил Гага. — В первое время часами искал свой кабинет.
— Ясно, постмодернизм.
Он солидно, как крупный уже ученый, кивнул. Что интересно — на всех этих лестничках и коридорчиках не было ни души.
— Ну — а если и на лекциях моих так же будет? — разволновался я.
— Не волнуйся! — зловеще проговорил он.
В одном, наверное, двадцатом коридорчике, ничем вроде бы не отличающемся от предыдущих, Гага вдруг достал ключ и вставил его в белоснежную дверь.
— Мы туда вообще-то? — засомневался я.
— Туда-а, туда-а! — Гага толкнул меня внутрь. Узкий белый пенал, освещенный люминесцентными лампами, с массой компьютеров, но в общем довольно пустынный. Я обернулся — на белой двери с этой стороны увидел свою фотографию, с толпой друзей.
— Это так! — Гага небрежно махнул рукой.
— Ну, ясно... чтобы не перепутать кабинет!
Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга.
— Ну, так как ты живешь? — усаживаясь в крутящееся кресло и почти официальным жестом предлагая мне такое же, произнес он.
— Как? Нормально — я же говорил!
— Ну, а дома как? — Он пытливо глядел на меня.
— Как дома может быть? Великолепно, как же еще?!
— А, помнится, ты говорил — хотел поднять семью... на недосягаемую для тебя высоту?
— A-а... не успел!
Я терпеливо смотрел на него: что еще?
— Ну — а материально ты сейчас как? — занудно спросил он.
Отыгрывается, сволочь, за трудную дорогу, сбрасывает стресс!
— Великолепно, — ответил я.
— Ну ясно — великолепно! — заскрипел он. — Видел я, как великолепно... был у тебя! Мебель типа “смирение паче гордости”.
— Ну — такая же мода как раз! — Я оглядел его кабинет.
— По-прежнему, значит, считаешь все, что происходит с тобой, колоссальным достижением своего ума?
— Ну — ясное дело! — Я оживился.
— Ну что ж, правильно! — Он солидно, по-профессорски уже, запыхтел трубочкой, кивнул. — Я говорил на последней конференции, что сейчас в литературе время нарциссов. — Он показал на какой-то сброшюрованный отчет.
— Нарциссов?
— Ну — считающих себя самыми великолепными.
— А-а-а...
— Ну хорошо — давай текст, — холодно произнес он, протягивая руку.
— Текст?
— Текст.
— Какой текст?
— Текст твоей завтрашней лекции!
— А-а-а... завтрашней лекции... а зачем?
— Студенты должны ознакомиться с ней... чтобы подготовить... свои возражения. — Он плотоядно улыбнулся.
— Ну... на. — Я вытащил из-за пазухи несколько листков, напечатанных на машинке.
Он раскурил трубочку, напустил дыма, накинул на тоненький носик огромные очки, стал внимательно прочитывать листок за листком, потом вернулся к началу, включил компьютер, стал настукивать на экран букву за буквой.
Литературная слава Сергея Довлатова имеет недлинную историю: много лет он не мог пробиться к читателю со своими смешными и грустными произведениями, нарушающими все законы соцреализма. Выход в России первых довлатовских книг совпал с безвременной смертью их автора в далеком Нью-Йорке.Сегодня его творчество не только завоевало любовь миллионов читателей, но и привлекает внимание ученых-литературоведов, ценящих в нем отточенный стиль, лаконичность, глубину осмысления жизни при внешней простоте.Первая биография Довлатова в серии "ЖЗЛ" написана его давним знакомым, известным петербургским писателем Валерием Поповым.Соединяя личные впечатления с воспоминаниями родных и друзей Довлатова, он правдиво воссоздает непростой жизненный путь своего героя, историю создания его произведений, его отношения с современниками, многие из которых, изменившись до неузнаваемости, стали персонажами его книг.
Валерий Попов, известный петербургский прозаик, представляет на суд читателей свою новую книгу в серии «ЖЗЛ», на этот раз рискнув взяться за такую сложную и по сей день остро дискуссионную тему, как судьба и творчество Михаила Зощенко (1894-1958). В отличие от прежних биографий знаменитого сатирика, сосредоточенных, как правило, на его драмах, В. Попов показывает нам человека смелого, успешного, светского, увлекавшегося многими радостями жизни и достойно переносившего свои драмы. «От хорошей жизни писателями не становятся», — утверждал Зощенко.
Валерий Попов — признанный мастер, писатель петербургский и по месту жительства, и по духу, страстный поклонник Гоголя, ибо «только в нем соединяются роскошь жизни, веселье и ужас».Кто виноват, что жизнь героини очень личного, исповедального романа Попова «Плясать до смерти» так быстро оказывается у роковой черты? Наследственность? Дурное время? Или не виноват никто? Весельем преодолевается страх, юмор помогает держаться.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Р 2 П 58 Попов Валерий Георгиевич Жизнь удалась. Повесть и рассказы. Л. О. изд-ва «Советский писатель», 1981, 240 стр. Ленинградский прозаик Валерий Попов — автор нескольких книг («Южнее, чем прежде», «Нормальный ход», «Все мы не красавцы» и др.). Его повести и рассказы отличаются фантазией, юмором, острой наблюдательностью. Художник Лев Авидон © Издательство «Советский писатель», 1981 г.
УДК 82/89 ББК 84(2Рос=Рус)6-4 П 58 Попов В., Шмуклер А. Тетрада Фалло: Роман. — СПб.: Геликон Плюс, 2003. — 256 с. Сентиментальный роман «Тетрада Фалло», написанный петербургским прозаиком Валерием Поповым в соавторстве с известным общественным деятелем и правозащитником Александром Шмуклером, полон приключений и романтических страстей. Герои романа — реальные люди, живущие в наше время. События разворачиваются в России и в США, вовлекая героев в водоворот страстей, которые не были придуманы авторами, а лишь описаны ими.
Реальность — это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем — такова для нас реальность.
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Новая книга петербургского прозаика Андрея Столярова написана в редком жанре «фантастического реализма». Это не фантастика в привычном для нас смысле слова: здесь нет гравилетов, звездных войн и космических пришельцев. Автор продолжает традиции «магической петербургской прозы», заложенные еще Гоголем и Достоевским, он осовременивает их, придавая фантасмагории звучание повседневности. Фантастический Петербург, где возможны самые невероятные происшествия: фантастический мир на исходе второго тысячелетия: мистика, оборачивающаяся реальностью, и реальность, обращенная к нам мистической своей стороной: Андрей Столяров – автор новой петербургской прозы.