Грибники ходят с ножами - [18]

— А я и не ел!

— Ну да? Так что же, выходит, так тебя и не поставили на табельное довольствие? — Гридин произносил это абсолютно автоматически, явно заговаривая зубы, сам в это время чем-то брякая.

“Да, вот так вот и не поставили! — подумал я. — Получается, что свою душу я дьяволу даже не продал — а просто подарил!”

Потом вдруг быстро задвигалась Леся, кожу мою стало дико щипать — видно, обмалевала меня йодом. Потом она вдруг пригнулась, и через четыре слоя марли нежно поцеловала меня. Что за публичные демонстрации?

Гридин вдруг приблизился к ней и что-то отрывисто шепнул ей на ухо. Честно, я встревожился! Что за тайны от меня?

Потом мне был всажен толстый укол, пошло отвердение живота, хрусткое разрезание... Я уже настроился на долгий стоицизм, терпение, молчание с прикушенной губой, полуотключку сознания — но тут вдруг грохнула дверь и в операционную ворвался Мартын... Ну конечно же — как же без него?! Щеки его алели, очки запотели, шарф, как блевотина, свисал до земли. Он явно переживал нечто большее, чем я, скромно лежащий на столе.

— Заостряя... пропустили! — прерывисто дыша, выкрикнул он.

— Какого Заостряя? — с трудом выныривая из тумана, шевеля затвердевшими губами, произнес я.

— Что значит — какого? — Он с недоумением уставился на меня. — Нашего!

Мне, конечно, было жутко неловко, что я не могу вскочить со стола и броситься с ним в пляс.

— Ах, Заостряя! — хоть и в разрезанном виде, я пытался поддерживать разговор. — А... остальных?

— Ты что же — хочешь сразу все? — Он презрительно глянул на меня. — Так не бывает! Хорошо — хоть Заостряя пропустили! Важный симптом!

...Что значит — “пропустили”? Не думаю, чтобы Мартын ходил с Заостряем наверх. Сам же он — раньше не пропускал, а теперь — пропустил! Но стоит ли так ликовать?! Не изображает ли он специально, что якобы что-то произошло, хотя на самом деле — абсолютно ничего? Не за это ли ему и платят, чтобы он изображал, а мне ничего не платят, потому что плохо изображаю? — смутные, сбивчивые мысли шли в голове...

— Впрочем, тебе, я вижу, не до перемен в обществе! — глянув на меня, высокомерно проговорил он.

...Да уж — не до перемен! Но сквозь стекла был слышен рев толпы. Может, хоть раненого пощадят?

— Тогда, по случаю столь важного момента, я прочту Псалом сорок пятый! — важно произнес Мартын.

И тут он хотел показать, что парит над всеми, осеняет всех!

— Вон отсюда! — рявкнул Дмитрич.

Оскорбленно откинув голову, метя шарфом пол, Мартын ушел.

Потом откуда-то сверху — через вентиляцию, что ли? — в мое уплывающее сознание стал входить равномерно бубнящий голос Мартына:

— Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах. Посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля и горы двинулись в сердце морей. Пусть шумят, воздымаются воды их, трясутся горы от волнения их. Речные потоки веселят град Божий, святое жилище Всевышнего. Бог посреди его; он не поколеблется: Бог поможет ему с раннего утра!

— Шефа просвещает! — услышал я голос Гридина.

...Потом, на третий день после операции она вошла в мою одноместную палату (тут только одноместные, как в Гонконге!) и ласково проговорила:

— Там этот... Мартын к тебе пришел... пропустить?

После операции было блаженное, умиротворенное состояние... я кивнул. Она нажала кнопку “Вызов”, потом вдруг неожиданно откинула одеяло и прилегла ко мне!

Вошел Мартын и с некоторым недоумением уставился на вторую голову на моей подушке, я и сам, честно, смотрел бы на нее с недоумением, но в данной ситуации это казалось бы притворством — хотя я искренне ничего не понимал!

— Ах! — как бы испугавшись Мартына, вдруг воскликнула Леся, вскочила и, зардевшись, умчалась.

Что еще за комедия?

— Ты, я вижу, неплохо уже себя чувствуешь! — добродушно проговорил Мартын.

“Да как сказать?” — подумал я, но ничего не сказал. После того, как меня вернули к жизни, стоит ли волноваться по мелочам?

— Ну, а ты как? — сочувственно спросил я. — Как сам-то думаешь?.. Есть хоть какой смысл... в твоей деятельности?

— Если хоть на миллиметр... хоть на миллиметр, — голос его сорвался, — удастся сдвинуть мир в сторону благодати... — он сглотнул, — я уже буду считать, что прожил не зря!

Мы проникновенно помолчали, и он ушел.

Загадочное поведение нашей операционной сестры стало для меня более-менее проясняться на следующий день, когда ко мне в палату вдруг резко вошел Гридин, долго смотрел на меня сквозь окуляры, потом сказал:

— Да! Удивительно... И когда только ты успел! Уже, оказывается, трехмесячный срок у нее! Удивительно! — Он покачал головой.

Да — действительно удивительно, особенно если учесть, что я здесь появился четыре дня назад! Да — замечательные люди тут живут! Поэтому понятно, что энтузиазм широких масс по отношению к живущим здесь стремительно нарастал: новый булыжник со звоном влетел уже и сюда, в медицинскую часть!

Дальнейшие события носили драматический характер — Гридин время от времени заходил ко мне и рассказывал... Бравый Петрович, не выдержав подрыва устоев, взлетел на стену, где случайно с тридцать седьмого года сохранился пулемет, и дал низкую очередь над головами осаждающей толпы — все в ужасе попадали на колени. Правда, поступок Петровича получил самое суровое осуждение — сам Ездунов вызвал его на ковер и строго корил.