Грезы о Земле и небе - [3]

…До сих пор помню нездоровое лицо Паюзы. Имя забыл, но лицо помню — бледное, хмурое, никогда не меняющее выражения. Мы, послевоенные кузбасские заморыши («римские атлеты», по определению Вильяма К. Грегори), росли полуголодными, драчливыми, вечно нас томили любопытство и страсть к неясным приключениям, но вот ведь случилось: именно Паюза споткнулся и упал и именно я рассмеялся! Так что до всех сразу дошло, за что, точнее за кого, сядет Паюза. Никто ни слова не произнес, но все это знали. А Паюза молча поднялся и сунул руку в карман, правда, не за ножом или заточкой — просто рука замерзла. Потом отмотал обледенелые ремешки коньков и, по-взрослому сутулясь (видимо, ударился все же здорово), побрел домой.

И я побрел домой. Так же молча, так же сутулясь. Никто меня не преследовал, некоторые даже жалели. Хотя чего там жалеть, все равно Паюза меня зарежет. Ясно как день. И дома не было никого. Зато на столе лежала толстенная книга, видимо, принесенная отцом.

Прижавшись спиной к обогревателю печи, я взвесил на руке книгу. «Происхождение видов» — так она называлась. А если совсем точно, то «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение избранных пород в борьбе за существование». Толстая, надежная, добротная книга, несколько сотен страниц большого формата — с такой, подумал я, отсидеться можно хоть до весны.

«Моему уму присуща какая-то роковая особенность, побуждающая меня сначала предъявлять мое положение или изложение в неверной или неловкой форме…» — попалась мне на глаза случайная фраза, и я печально удивился: надо же, как точно сказано! Я ведь тоже вот так: сперва рассмеюсь, потом думаю.

«Не во власти человека изменить существенные условия своей жизни. Он не может изменить климат страны; он не прибавляет никаких новых элементов к почве, но он может перенести животных или растения из одного климата в другой, с одной почвы на другую; он может дать им пищу, которой они не питались в своем естественном состоянии…»

Я был поражен верностью прочитанных мною слов!

«Не во власти человека изменить существенные условия жизни». Истинная правда. Как мы можем изменить эти условия? Своим ходом, что ли, гнать животных в Китай или в Индию? Птицу пугни, та сама полетит, куда нужно, а вот корова или поросенок… Да и какой им смысл плестись до далекого Ганга, до далекой Хуанхэ?

Интереса ради взглянул я на портрет автора, и увидел… Паюзу! Не знаю уж, где Паюза раздобыл такую хорошую шерстяную куртку, хотя мало ли — стащил у кого-то, увел из товарного вагона… Борода тоже не удивила — трудно отрастить, что ли? — но вот подпись под портретом… «Чарльз Дарвин». Повезло мне родиться в эпоху «римских атлетов».

Почти месяц я ходил на уроки дальними снежными тропками, осторожничал, скрывался, старался не отдаляться от спасительных стен дома или родной школы № 2, страшно боялся — зарежет меня Паюза. И был искренне счастлив, когда однажды дошла до меня благая весть: сел наконец Паюза! Уж не помню за что, но — сел!

Вот они, великие прозрения Чарльза Дарвина! Не во власти человека изменить климат страны, прибавить новые элементы к почве и все такое прочее, но можно, сами видите, можно даже Паюзу («римского атлета») перенести из одного климата в другой и дать ему пищу, которой он не питался в естественном своем состоянии. Короче, книга, как всегда, научила меня новому.

* * *

А вот «Страну Гонгури» (1922) Вивиана Итина я впервые прочел уже в библиотеке Томского университета (там имеется первое ее издание). Роман фантастический, но, в отличие от «Аэлиты», в книжке Итина расстилались родные пейзажи. У Толстого — красная планета Марс, пески, пауки, повстанцы, а у Итина — заснеженная Сибирь, колчаковцы, их союзники — англичане, чехи, французы. Союзники, кстати, держались бодрее всех, это сразу бросалось в глаза; они ведь приехали к нам не столько воевать, сколько изучать ужасную русскую революцию. Прокуренные злые солдаты пилят дрова, гребут снег деревянными лопатами, надо ведь накормить и напоить паровозы. В морозной звездной ночи, будто облитые мистическим сиянием, идут и идут на восток люди. Много людей. В форме и в штатском. В сапогах и в валенках. С оружием и с детьми. Самые обыкновенные русские люди. От кого они бегут? — поражался я. От немцев? От французов? Да нет же! От своих, от русских, они бегут! Белые от красных. «Беженская тля!» — презрительно щурится чешский генерал Гайда.

Снежная мгла. Враждебные полустанки.

В вагоне-ресторане уходящего на восток адмиральского состава тучный министр финансов фон Гойер громко отчитывал нерадивых службистов, чешский генерал Сыровый (с повязкой на глазу) неутомимо тянул водку, штабс-капитан Василий Янчевецкий (В. Ян, будущий сталинский лауреат) спорил с другим будущим советским писателем — чиновником для особых поручений Валерием Язвицким. Все они — белые. Все они служат адмиралу Колчаку. И все бегут в сторону Китая.

Попавший в плен к колчаковцам юный партизан Гелий приговорен к расстрелу. Старый опытный врач Митчель, американец, тоже попавший в колчаковскую камеру, жалея Гелия, погрузил его в особенный гипнотический сон. Там, в этом сне, Гелий оказался в невероятно далеком будущем. И там, в этом своем невероятно далеком будущем, влюбился в красавицу Гонгури. Она умна, она — над всеми. Но что это для влюбленного? «Я поклялся звездному небу, что какой угодно ценой стану достойным хотя бы лучшего взгляда Гонгури». В замечательной стране Гонгури нет деления на классы и нации, там давно восторжествовал интернационал, коллективное творчество. Даже памятники там воздвигаются не людям, а событиям. Только иногда Гелий (в будущем он становится ученым) с помощью особого телескопа наблюдает за тем, что происходит на оставленной им Земле, — к сожалению, ничего нового: все так же дерутся друг с другом толпы одинаково одетых мужчин, горланящих, вооруженных.