Грезы и тени - [10]
Пророкъ лежалъ навзничь. Онъ не былъ въ обморокѣ — грудь Его вздымалась частымъ и сильнымъ дыханіемъ. Римляне раскрыли воротъ Его хитона; пожилая женщина вытерла съ лица Его потъ.
Пророкъ всталъ на ноги. Начальникъ стражи разрѣшилъ Ему отдыхъ. Пророкъ оглядѣлся и вдругъ невѣрными шагами направился… ко мнѣ! Удивленіе оковало меня и задушило ярость. Онъ взоромъ молилъ меня о милости, и жалость, противъ воли, прокралась въ мое сердце.
Но только на мгновенье! Я всмотрѣлся въ Него: да! нельзя было вообразить страданія больше, чѣмъ прочелъ я въ Его изможденномъ ликѣ, но, подъ истерзанной плотью, я видѣлъ все тотъ же непоколебимый, высокій духъ, чуждый человѣческимъ страстямъ и порывамъ! Пророкъ страдалъ, но былъ спокоенъ и благъ въ своемъ страданіи: мысль Его оставалась свободною въ узахъ, убѣжденія — ясными во мракѣ смерти, чувства — святыми въ оскверненіи.
Онъ считаетъ себя правымъ! Эта мысль возродила во мнѣ гнѣвъ, убитый было изумленіемъ. Пророкъ былъ уже возлѣ меня. Тогда я проклялъ Его предковъ и съ крикомъ ударилъ Его.
Пророкъ упалъ на колѣни… Когда же я взглянулъ въ Его широко раскрывшіяся очи, я прозрѣлъ въ нихъ Бога…
Уста Іисуса дрогнули, и я внялъ въ дыханіи ихъ волю Невѣдомаго:
— Живи!.. Иди!..
То былъ голосъ Бога.
Я затрепеталъ… свѣтъ улетѣлъ изъ моихъ очей.
Я очнулся. Улица давно уже опустѣла. На далекой Голгоѳѣ чернѣли три креста…
Городъ былъ тихъ и мраченъ.
Въ ушахъ моихъ безостановочно звучали слова: «живи! иди! живи! иди!» Сердце мое болѣло и влекло меня — куда? я не зналъ и страдалъ отъ незнанія…
«Живи! иди!.. живи! иди!».
Глубокой ночью я оставилъ свой домъ и пришелъ на Голгоѳу.
Ночь была черна. Римскій стражникъ, бренча оружіемъ, мѣрными шагами кружилъ по холму. Его смѣнники молчаливо сидѣли y костра — красное пламя странно играло на суровыхъ лицахъ. Отъ крестовъ доносилось рыданіе — тихіе стоны, пѣвучія жалобы. Было жарко и душно, но, когда рыданіе коснулось моего слуха, я похолодѣлъ, y меня точно оборвалось сердце. Начальникъ стражи былъ мнѣ знакомъ.
— Что такъ поздно? проворчалъ онъ, отвѣчая на мой привѣтъ, — зачѣмъ пожаловалъ?
— Дай мнѣ увидѣть Его… сказалъ я.
— И ради того ты, въ такую пору, оставилъ теплую постель? Юпитеръ и Юнона! Люди Іерусалима! не сошли ли вы съ ума?.. Но я радъ тебѣ, еврей! Садись къ огню и раздѣли съ нами ужасъ этой ночи… Спокойно ли въ городѣ?
— Все кромѣ сна.
— Да! да!.. кровавые призраки бродятъ по улицамъ и стучатся въ дома живыхъ: страшныя грезы реютъ надъ постелями и кричатъ въ уши спящихъ неслыханныя рѣчи… Еврей! я старый солдатъ, служу второму кесарю — да хранятъ его боги! — былъ и въ Испаніи, и y бриттовъ и, въ числѣ немногихъ, спасся отъ бойни въ Тевтобургской пущѣ. Тамъ лежалъ я три дня и три ночи, спрятавшись подъ корни вывороченнаго бурею дуба, и своими глазами видѣлъ, какъ души убитыхъ воиновъ реяли, при свѣтѣ мѣсяца, наравнѣ съ вершинами вѣковыхъ деревъ и, неукрощенныя самою смертью, продолжали рубиться, какъ будто еще облеченныя плотью. Но тѣ ночи, въ сравненіи съ этою были веселымъ пиромъ. Касторъ и Поллуксъ! На мѣстѣ игемона я не наложилъ бы руки на вашего философа. Онъ былъ Божьимъ человѣкомъ. Я видѣлъ его сегодня первый разъ въ жизни, но, когда онъ скончался, мнѣ стало грустно, какъ будто умерла моя душа. Ты нехорошо поступилъ, что ударилъ Его…
— Постой… скажи мнѣ — кто тамъ плачетъ?.. Зачѣмъ же ты хмуришься и страхъ на твоемъ лицѣ?
— Взойди и узнаешь! угрюмо отвѣтилъ солдатъ.
Онъ выдернулъ изъ костра горящую головню и подалъ мнѣ. Я поднялся на холмъ. Колѣни мои дрожали, и шумъ собственныхъ шаговъ пугалъ меня. Рыдавшій, заслышавъ меня, заглушилъ свои вопли, и только изрѣдка проносились въ воздухѣ слабый стонъ или подавленное всхлипыванье. Я сталъ предъ крестами и поднялъ головню; пламя освѣтило холмъ: я былъ одинъ съ тремя казненными. Высоко надъ собою я увидѣлъ мертвое лицо Пророка. Я коснулся концами пальцевъ до ноги Его. Она была холодна. Я вонзилъ головню въ землю и задумался…
— Таинственный и Великій! ты проклялъ меня или отпустилъ мнѣ вину сегодня? Быть можетъ ангелъ-мститель незримо поднялъ на меня разящій мечъ, a Ты, всегда всѣмъ прощавшій, и теперь словомъ милосердія остановилъ грозную десницу?
Если ты Богъ… О, какъ ужасна эта мысль мнѣ, которыя такъ оскорбилъ Тебя!.. Если Ты Богъ… Я служилъ Ему всею моею жизнью, питался Его обѣтованіями, обливалъ слезами листы священныхъ пергаментовъ. Я любилъ Сіонъ за то, что онъ — мѣсто Божіе, мѣсто истины.
И что же? Когда истина явилась на землю во плоти, я помогалъ врагамъ ея распинать ее на крестѣ!
Какъ жить? куда, зачѣмъ идти съ такою мыслью? Она отравитъ сердце, какъ листокъ борца заздравную чашу, источитъ мозгъ, какъ червякъ яблоко.
«Что есть истина?» спросилъ Тебя римлянинъ и оставилъ Тебя, не ожидая отвѣта. Ужели истина — не скрижаль, не твердый, жесткій камень, непокорный ни людямъ, ни временамъ, единый и неизмѣнный для всѣхъ вѣковъ и народовъ? Ужели и она, какъ духъ, облекшійся плотью, мужаетъ, старѣетъ, умираетъ и вновь возраждается вмѣстѣ съ міромъ, живущимъ исканіемъ ея?
Мы имѣли завѣтъ. Ты равнодушно прошелъ мимо него. Онъ обветшалъ для Тебя. Ты несъ Свое слово, Свою новую истину. Но она показалась намъ грезой, потому что не то понимали мы въ вдохновеніяхъ вѣщихъ мужей прошлаго, не того мы ждали отъ нихъ!
Однажды в полицейский участок является, точнее врывается, как буря, необыкновенно красивая девушка вполне приличного вида. Дворянка, выпускница одной из лучших петербургских гимназий, дочь надворного советника Марья Лусьева неожиданно заявляет, что она… тайная проститутка, и требует выдать ей желтый билет…..Самый нашумевший роман Александра Амфитеатрова, роман-исследование, рассказывающий «без лживства, лукавства и вежливства» о проституции в верхних эшелонах русской власти, власти давно погрязшей в безнравственности, лжи и подлости…
Сборник «Мертвые боги» составили рассказы и роман, написанные А. Амфитеатровым в России. Цикл рассказов «Бабы и дамы» — о судьбах женщин, порвавших со своим классом из-за любви, «Измена», «Мертвые боги», «Скиталец» и др. — это обработка тосканских, фламандских, украинских, грузинских легенд и поверий. Роман «Отравленная совесть» — о том, что праведного убийства быть не может, даже если внешне оно оправдано.Из раздела «Италия».
В Евангелие от Марка написано: «И спросил его (Иисус): как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, ибо нас много» (Марк 5: 9). Сатана, Вельзевул, Люцифер… — дьявол многолик, и борьба с ним ведется на протяжении всего существования рода человеческого. Очередную попытку проследить эволюцию образа черта в религиозном, мифологическом, философском, культурно-историческом пространстве предпринял в 1911 году известный русский прозаик, драматург, публицист, фельетонист, литературный и театральный критик Александр Амфитеатров (1862–1938) в своем трактате «Дьявол в быту, легенде и в литературе Средних веков».
Сборник «Мертвые боги» составили рассказы и роман, написанные А. Амфитеатровым в России. Цикл рассказов «Бабы и дамы» — о судьбах женщин, порвавших со своим классом из-за любви, «Измена», «Мертвые боги», «Скиталец» и др. — это обработка тосканских, фламандских, украинских, грузинских легенд и поверий. Роман «Отравленная совесть» — о том, что праведного убийства быть не может, даже если внешне оно оправдано.Из раздела «Русь».
Сборник «Мертвые боги» составили рассказы и роман, написанные А. Амфитеатровым в России. Цикл рассказов «Бабы и дамы» — о судьбах женщин, порвавших со своим классом из-за любви, «Измена», «Мертвые боги», «Скиталец» и др. — это обработка тосканских, фламандских, украинских, грузинских легенд и поверий. Роман «Отравленная совесть» — о том, что праведного убийства быть не может, даже если внешне оно оправдано.
«Единственный знакомый мне здесь, в Италии, японец говорит и пишет по русски не хуже многих кровных русских. Человек высоко образованный, по профессии, как подобает японцу в Европе, инженер-наблюдатель, а по натуре, тоже как европеизированному японцу полагается, эстет. Большой любитель, даже знаток русской литературы и восторженный обожатель Пушкина. Превозносить «Солнце русской поэзии» едва ли не выше всех поэтических солнц, когда-либо где-либо светивших миру…».
Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) - русский писатель и публицист, по словам современников, соединивший человека и природу простой сердечной мыслью. В своих путешествиях по Русскому Северу Пришвин знакомился с бытом и речью северян, записывал сказы, передавая их в своеобразной форме путевых очерков. О начале своего писательства Пришвин вспоминает так: "Поездка всего на один месяц в Олонецкую губернию, я написал просто виденное - и вышла книга "В краю непуганых птиц", за которую меня настоящие ученые произвели в этнографы, не представляя даже себе всю глубину моего невежества в этой науке".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Короткий рассказ от автора «Зеркала для героя». Рассказ из жизни заводской спортивной команды велосипедных гонщиков. Важный разговор накануне городской командной гонки, семейная жизнь, мешающая спорту. Самый молодой член команды, но в то же время капитан маленького и дружного коллектива решает выиграть, несмотря на то, что дома у них бранятся жены, не пускают после сегодняшнего поражения тренироваться, а соседи подзуживают и что надо огород копать, и дочку в пионерский лагерь везти, и надо у домны стоять.
Эмоциональный настрой лирики Мандельштама преисполнен тем, что критики называли «душевной неуютностью». И акцентированная простота повседневных мелочей, из которых он выстраивал свою поэтическую реальность, лишь подчеркивает тоску и беспокойство незаурядного человека, которому выпало на долю жить в «перевернутом мире». В это издание вошли как хорошо знакомые, так и менее известные широкому кругу читателей стихи русского поэта. Оно включает прижизненные поэтические сборники автора («Камень», «Tristia», «Стихи 1921–1925»), стихи 1930–1937 годов, объединенные хронологически, а также стихотворения, не вошедшие в собрания. Помимо стихотворений, в книгу вошли автобиографическая проза и статьи: «Шум времени», «Путешествие в Армению», «Письмо о русской поэзии», «Литературная Москва» и др.
«Это старая история, которая вечно… Впрочем, я должен оговориться: она не только может быть „вечно… новою“, но и не может – я глубоко убежден в этом – даже повториться в наше время…».