Грезы - [23]

Его ладони, сильные и настойчивые, легли на ее обнаженные плечи. Пальцы излучали силу, их давление было приятным, и она поняла, что у нее нет сил им противиться.

— Я уйду. Не желаю быть нежеланной гостьей.

— Не говорите глупости. Вы не можете уйти. Глядите! — Он указал ей на окно. Снег все еще падал, и даже в темноте Сасс могла различить высокие сугробы там, где недавно виднелись камни и островки льда. — Раз уж у вас хватило глупости едва не замерзнуть насмерть, воспользуйтесь мозгами, еще оставшимися у вас, и не повторяйте своей ошибки. Я дам вам теплую одежду. А потом мы посмотрим, как вы себя чувствуете, и решим, стоит ли вам подниматься с постели.

Сасс кивнула, понимая, что он прав. Голова ее кружилась, а в теле засела слабость. Он ушел, прежде чем она успела что-то ему возразить. Вернувшись, Шон принес тот же самый поднос, что и накануне. На этот раз на нем стоял суп и какой-то чудесный напиток, пахнущий горячими яблоками и корицей.

Не говоря ни слова, поглощенный делом, он положил ей на грудь полотенце, а под голову еще одну подушку. Сам сел рядом на диван, зачерпнул горячую жидкость и поднес к ее губам. Сасс отпрянула назад.

— Горячо, — прошептала она, и он стал дуть на ложку, пока ее содержимое не остыло. Так прошло минут десять, он зачерпывал, она сосредоточенно ела. Не было слышно ни звука, кроме звяканья ложки о белую тарелку и его бормотания, когда он убеждал ее сделать еще один глоток супа или чая. И с каждой ложкой, каждым глотком Сасс ощущала, что к ней возвращаются силы. Вдруг она вздрогнула и произнесла:

— Я чуть не умерла.

Шон кивнул. Ее слова в подтверждении не нуждались. Она поговорит об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас не время, да у него и нет желания становиться ее исповедником. Чем меньше он знает о ней, тем лучше, поскольку ею слишком легко увлечься, а этого как раз ему и не нужно. И Шон Коллиер в полном молчании возобновил свои манипуляции с ложкой. Наконец Сасс отвернулась, не в силах больше есть.

— Лучше? — спросил он, не поднимая глаз от тарелки, словно суп требовал его пристального внимания. Теперь он уже знал цвет ее глаз, золотых, словно первые весенние цветы в горах. Они его смущали. Слишком ясные. Слишком яркие. Глаза никогда не страдавшего человека. Страдание превратило его глаза в угли, и он не мог смотреться в зеркало из страха, что они каждый день будут напоминать ему о его муках.

Он поднял глаза лишь настолько, чтобы увидеть, как она кивнула и попыталась улыбнуться, Однако усталость давала о себе знать, и ее уже опять клонило в сон. Он постоял, глядя на спящую женщину, а потом направился на кухню, неслышно и легко для такого высокого мужчины, вымыл там посуду, стараясь прогнать от себя нахлынувшие чувства. Такая волна эмоций, грозившая смыть его безразличие и даже враждебность к миру, пугала его. Сасс Брандт ничто, и все-таки он смотрит на нее так, как будто она единственная на свете достойна заботы.

Накануне он выбросил ее в темноту, а теперь в его сердце стучало желание ее защитить. Наконец, прогнав из души слабость, Шон ушел из кухни и погасил за собой свет. Сасс, как он и ожидал, спала. Она отвернулась, и он больше не мог видеть ее лицо, но, открывшееся его глазам зрелище было великолепным даже и без прекрасных черт ее лица. Волосы струились по обнаженным плечам, падали на голую спину. От тревожного сна одеяло сползло, обнажило гладкую кожу, подчеркнуло нежный изгиб бедра. Будь он великим живописцем, он бы немедленно бросился к мольберту, будь он поэтом, у него родились бы стихи, но он всего лишь обычный человек, и вид ее пробудил в нем мысли и желания, о которых он целую вечность не позволял себе даже думать.

Он не решался приблизиться к ней, из опасения, что если дотронется до нее или даже поправит одеяло, то уже не сможет владеть собой. И он обошел диван стороной и подвинул поближе к огню свое замечательное старое кресло. Там он накрылся старым одеялом и, вытянув перед собой ноги, стал глядеть на пламя, стараясь не думать о крепко спавшей за его спиной женщине. Скоро его старания увенчались успехом.

Шон Коллиер спал без всяких снов впервые за много лет.

Проснулся он внезапно и протянул руку, а за чем — и сам не знал. Но в комнате сгустилась опасность, и ему требовалось себя защитить. Впрочем, щита от этой опасности не существовало, он это понял в тот же миг, когда с глаз слетел сон.

Это была только она, казавшаяся видением, одетая в его старый халат, который он почти не носил. Халат укутал ее от подбородка до пяток, воротник был поднят из-за холода в комнате, поскольку огонь в камине еле горел.

Она взглянула на него. Ее рука с зажатым в ней гребнем застыла возле головы. Он не сразу понял, отчего волосы казались более темными. Они были влажные, а ее лицо сияло. Шон приподнялся в кресле и сделал глубокий вдох, чтобы прояснить голову. Но она снова закружилась от запаха мыла и Сасс.

— Извините, — прошептала она. — Я не хотела вас будить. Просто мне нужно просушить волосы. Мне так холодно после… — Сасс улыбнулась, явно смущенная. — Надеюсь, вы не возражаете. Я приняла душ. Устроилась как дома. — Пожав плечами, она провела гребнем по длинным волосам, отбросила их за плечи, подтянула колени и обхватила их руками. Она смотрела на него, смотрела в упор, без смущения и стыда. Какая странная женщина. Типичная американка, и все-таки мягче, возможно, добрей, чем те, с кем ему доводилось сталкиваться. Они казались жесткими и практичными, не такими, как женщины у него дома… в том месте, которое он привык называть домом, поправил он себя.