Грешные и проклятые - [6]

Медальон висел в моих пальцах, покачиваясь, и я увидел, что на нем есть замок. Возможно, что-то внутри. Какой-то секрет. Секреты и тайны – еще одна трещина в стене дисциплины. Солдатам не позволено иметь тайн. Их жизнь в идеале должна быть простой, чистой и прямой, как наточенный штык.

Еще одна слабость. Еще одно преступление. С каждым мгновением его смерть казалась все более оправданной, и я ощутил удовлетворение. Сам Бог-Император направил мою руку, как и много раз до этого.

- Убрать его, - приказал я. Пока я рассматривал медальон, санитар склонился над трупом. Несмотря ни на что, мне стало любопытно. Что было в медальоне? Картинка, письмо – или что-то еще? Я сжал медальон в кулаке.

- Чего ты ждешь? Я сказал, убрать его.

- Он мертв, - сказал санитар бесцветным голосом.

- Знаю. Я могу отличить мертвеца от живого, - я спрятал медальон в карман шинели. – Тем лучше. За контрабанду наказание такое же, как и за трусость – смертная казнь. Приговор приведен в исполнение.

Я оглянулся.

- Остальным – вернуться на боевые посты!

Санитар посмотрел на меня. Его взгляд был непроницаем. Бесстрастные карие глаза. Глаза солдата.

- Куда его девать?

Я посмотрел на мертвое тело.

- Брось его в «суп».

Конечно, кто-то разболтал. Они всегда болтают. Как всегда, дошло до полковника. И меня вызвали к нему.

Конечно, я пошел. Хотя формально комиссары вне цепи командования, на практике мы часть ее. Некоторые могут щеголять своей независимостью, но для меня дисциплина прежде всего. А не следуя правилам, закреплены они официально или нет, дисциплину поддерживать невозможно. Поэтому я подчинялся тем, кто обладал большей властью, возложенной на них Богом-Императором.

Полковник был именно таким человеком. Это был старый и суровый ветеран, чем-то похожий на окаменевшие обломки костей, иногда всплывавшие из грязевого «супа», крепкого телосложения, что говорило и о твердости духа. Он щегольски носил свою форму, а лицо его являло собой массу шрамов и старинной кибернетики. Часть его челюсти и один глаз были металлическими. Механизмы глаза жужжали и щелкали, линзы двигались.

Я часто думал, каково это – видеть мир через такое устройство? Вещи виделись яснее, или напротив – еще более запутанно? Жаль, что я не спросил его, когда у меня была такая возможность.

- Мне сказали, что вы задушили парня, Валемар, - без предисловий заявил он, как только я вошел в командирский бункер. Прямо к делу – таков был полковник. Я знал его имя, но имена для гражданских. А воинские звания для того и существуют, чтобы напоминать солдатам об их месте в великом механизме войны.

- Комиссар, - поправил я его. Эта игра шла между нами с того дня, как меня назначили в этот полк. Он уже тогда был старым, а я еще молодым. Теперь я стал старше, но игра продолжалась.

Я огляделся вокруг. Никого кроме нас в бункере не было. Никого важного, я имею в виду. Только его адъютант – непримечательный маленький субъект, не представляющий особого интереса или важности. Еще одна серая тень среди полка серых теней.

Обычно полковника сопровождало целое стадо подчиненных – младшие офицеры и их адъютанты. И, конечно, адъютант полковника всегда суетился где-то позади – маленькая молчаливая тень. Они все были лишь тенями полковника, как солдаты полка были моими тенями. Их дисциплина и вера были всего лишь отражениями моей веры и моей дисциплины.

Вы думаете, это слишком высокомерно с моей стороны заявлять так? Уверяю вас, это правда. Как комиссар, я являюсь душой полка. Если поколеблется полк, это потому, что сначала поколебался я. Вот что значит быть комиссаром. Ты и есть полк. Когда страдает полк, страдаешь и ты. Когда полк преуспевает в своем деле, это потому, что преуспел в своем деле ты.

Люди – солдаты, я имею в виду – не понимают роли политического офицера. Они не видят во мне необходимости. Это потому, что они не обладали дальновидностью такого человека, как полковник. Полковник понимал меня. Он знал меня, и знал, что моя вера сильна. Поэтому он доверял мне. Нет, мы не были друзьями. Но мы доверяли друг другу.

Полковник прочистил горло, адъютант поднес ему кружку рекафа.

- Почему вы задушили его, комиссар?

- Он был трусом, мутантом и вором.

Последнее было всего лишь предположением. Я еще не успел рассмотреть медальон, но я думал, что весьма велика вероятность того, что этот негодяй его украл.

- И вы задушили его?

- Наглядный урок остальным.

Полковник рассмеялся. Его смех был резким и хриплым, похожим на карканье.

- Разве лазерный выстрел в голову не послужил бы той же цели?

Он склонил голову набок и пристально посмотрел на меня бионическим глазом, его линзы светились кроваво-красным.

- Или вы были особенно разгневаны его преступлениями?

Я ничего не сказал.

Он улыбнулся, словно я ответил.

- Вы воспринимаете это настолько… лично, Валемар? Словно их слабости и проступки – ваши.

- Комиссар, - сказал я.

- Комиссар, - поправился он. – Это уже который по счету? С тех пор, как мы прибыли сюда, я имею в виду.

Это не был настоящий вопрос, и я не видел причины отвечать на него. У полковника были и более важные дела, чем способ казни труса. Война тянулась уже многие месяцы. Даже годы. Трудно сказать точно, когда день и ночь сливаются в одно бесконечно серое ничто. Но такова была война здесь. Бог-Император повелел, и мы должны были повиноваться.