Грешные и проклятые - [3]

- Что корабль? – спросил Маррикус.

- Я здесь не для того, чтобы меня допрашивали, - огрызнулся Валемар.

- Тогда зачем вы здесь? – спросила Вендерсен.

И снова Валемар замялся. Он думал, что знал, но сейчас он обнаружил, что не может вспомнить, зачем он здесь. Он встряхнул головой.

- Мои приказы вас не касаются, - резко ответил он.

Она ощетинилась, и, казалось, хотела что-то возразить, но Маррикус опередил ее.

- Зачем каждый из нас оказался здесь? – он смотрел то на нее, то на комиссара. – Вы помните, что вас пригласили сюда? – он взглянул на Валемара. Потом снова на Вендерсен. – А вы?

Священник оглянулся вокруг.

- Может быть, это уже не важно, - тихо сказал он. – Мы здесь, и пусть Бог-Император сохранит нас от вреда.

Вендерсен фыркнула.

Валемар гневно посмотрел на нее.

- Не богохульствуйте.

Он оглянулся на ближайшее из тел, укрытое саваном, и попытался разглядеть под тонкой тканью черты лица умершего. Они казались необъяснимо знакомыми.

Валемар потянулся к савану, чтобы отдернуть его, но остановился, услышав звон колокольчиков. Оглянувшись, он увидел на краю площади силуэт похоронного сервитора, внимательно наблюдавшего за ним. Взгляд светящихся красных глаз был устремлен на комиссара. Валемар медленно убрал руку.

Вендерсен покачала головой.

- Они не любят, когда тревожат мертвых, - сказала она. – Издают ужасный звук. Словно кто-то заживо сдирает шкуру с джиринкса.

- А еще они не позволяют нам уйти, - добавил Маррикус. – Я пытался. Они привели меня обратно сюда, - он потер руки, словно замерз. – Только Бог-Император знает почему.

Валемар увидел и других сервиторов, бродивших вдоль рядов катафалков, шепча бинарные молитвы. Что-то в них действовало ему на нервы. В голове снова начало стучать, он потер виски.

- У меня есть оружие, - сказал он.

- Не только у вас, – Вендерсен похлопала по стволу богато украшенного лазгана с примкнутым штыком.

- Может быть, нам стоит просто подождать, - сказал Маррикус. – Кто-нибудь в конце концов придет и скажет, зачем мы здесь.

- А если нет? – сказала Вендерсен.

- Почему мы? – спросил Валемар. Другие посмотрели на него. Он встретил их взгляды, ища в них признак чего-то неправильного. Чего-то, чего не должно быть. Но в их глазах не было ничего, кроме той же растерянности, что испытывал он.

- Что? – не понял Маррикус.

- Почему мы? Почему здесь? – Валемар указал на катафалки. – У нас есть что-то общее?

Он облизал губы, внезапно ощутив приступ тревоги. Хотелось бежать прочь, хотя он не мог понять от чего.

- Что последнее вы помните? – спросил он.

- Что вы имеете в виду? – настороженно спросила Вендерсен.

- Никто из нас не помнит, зачем мы здесь, или как мы оказались в этом месте. Что из последнего вы помните?

Вендерсен подозрительно посмотрела на него.

- Сначала вы, комиссар.

- Да, пожалуй, это неплохая идея, - быстро произнес Маррикус, прежде чем Валемар успел ответить. – Мы расскажем каждый свою историю, и посмотрим, нет ли в них ответа.

Он взглянул на Валемара.

- Вы первый, комиссар. Пожалуйста.

Валемар покачал головой.

- Хорошо, - он посмотрел на ближайшее из мертвых тел. – Я помню…

Он улыбнулся.

- Я помню, что небо было в огне….

Джош Рейнольдс

ЗВЕРЬ В ТРАНШЕЯХ

Небо было в огне.

Сначала я думал, что в этом есть некая поэтичность. Мы были на войне – а когда мы не были на войне? – и мир горел под нашими ногами. Воздух был насыщен дымом, и жар давил на меня, словно рука Бога-Императора. В ушах у меня звенело, но я слышал, как мои люди вопят в траншеях. Они всегда вопили. Кричали и плакали. Мой полк, к большому сожалению, состоял по большей части из трусов и детей.

Феррокритовый настил погнулся подо мной, когда я вскочил на ноги, потянувшись к лазерному пистолету на бедре. Грязь – мы обычно называли ее «супом» по очевидным причинам – кипела под настилом от жара обстрела. Траншея вспучивалась и оплывала, принимая новую форму, пока я пытался пройти по ней в сторону ближайших воплей. Ее стены пузырились, вылезая наружу или проваливаясь внутрь. Феррокритовый настил трескался и разбивался. Иногда целые секции траншеи – и все, что в них было – исчезали в грязевом супе. Словно их никогда и не было.

Война была ненасытным зверем, и она жадно пожирала свою добычу. Целый полк мог погибнуть в одно мгновение, триумф превратиться в трагедию, победа в поражение. И укротить голод войны можно, лишь поддерживая дисциплину. Но дисциплина, как феррокрит, может дать трещины и разбиться, и исчезнуть в грязи – если кто-то не позаботится о ней.

Солдаты суетились вокруг меня, но я едва замечал их – серые тени, их форма покрыта грязью и пеплом, респираторы придавали им одинаковый нечеловеческий облик. Я нечасто надевал свой респиратор, хотя мои легкие и нос горели от жара. Я хотел, чтобы солдаты видели меня. Видели мое лицо. Видели, что я не такой как они. Им необходимо было напоминать об этом. Мне самому было необходимо об этом помнить. Дисциплину следовало поддерживать на должном уровне.

Кашляя, я шагал по траншее, расталкивая солдат. Они не протестовали, или я просто не слышал их. Они видели мое лицо, видели высокую фуражку и черную шинель – хотя и запачканную грязью – и знали, кто я. Они знали, кто я есть и что это означает. И они успокаивались и возвращались на свои места. Как и положено хорошим солдатам.