Грешник - [32]

Закончив хлопотать по хозяйству и проведав кузнеца, который за прошедшие дни стал выглядеть откровенно паршиво, я наконец-то смог вернуться к своему занятию. В конечном итоге с целого бочонка у меня получилось около двух литров чистого и прозрачного самогона, без учета ядовитых «голов» и «хвостов». Так называли первые и последние капли самогона, содержащие в себя всякие крайне вредные и опасные для человека примеси. И коли уж я решил делать из этого товар, то мне следовало внимательно относиться к здоровью своих будущих клиентов, а не травить их всякой бурдой.

Тем не менее, даже вторая перегонка не смогла убрать окончательно противный кислый запах. Самогон хоть и отдаленно, но все же ощутимо пованивал брожением. Это было не то чтоб критично, но могло нанести удар по моему намерению сделать из этого напитка премиальный продукт. Какая же тут премиальность, когда он воняет, как пойло из придорожной харчевни? Пока я не знал, что с этим можно поделать, ведь несовершенное устройство для перегонки, моя неопытность и жесткий цейтнот загоняли меня в такие рамки, что первая партия товара обречена стать несовершенной. Но кое-какие идеи на этот счет уже имел. Во-первых, перво-наперво следовало раздобыть более дорогое сырье для перегонки, а во-вторых, пересобрать конструкцию своего аппарата, сделав ее более продвинутой. Но это все будет когда-нибудь потом, если вообще будет. На тот случай, если самогон не оправдает ожиданий, у меня была еще пара бизнес-идей…

Решив попробовать, что же за выпивка у меня получилась, я сделал один маленький глоток. Горло тут же обожгло огнем, который раскаленным комом провалился куда-то в утробно заворчавший желудок. Своих глаз я не мог видеть, но мне кажется, что они повылезали из орбит, словно пытаясь выпрыгнуть и ускакать от меня прочь. На лбу выступила испарина, а дыхание куда-то трусливо сбежало, оставив меня бороться с полыхающем в пищеводе пламенем в одиночку.

Когда же воздух снова сумел пробиться сквозь схваченное спазмом горло, я наконец утер выступившие на глазах слезы, пытаясь унять внезапно возникший шум в ушах. Ух-х, вот это забористая хренотень получилась! Уж не знаю, это такая персональная реакция моего детского тела, или я сотворил настолько ядреную вещь. Можно было, конечно, предположить, что так сильно должно шибануть любого аборигена, который крепче вина никогда ничего не пил. Но эта гипотеза нуждалась в подтверждении.

И у меня как раз был один доброволец, который явно не откажется испытать этот чудо-напиток на себе. Эпимос! И пусть мне не хотелось травить бедного больного кузнеца, тем более что он и так чрезмерно много браги хлещет. Но если принести ему один небольшой стаканчик под видом лекарства, то почему бы и нет? Вдруг сила самовнушения сработает и он все-таки встанет на ноги? А если нет, то хоть подивиться необычной выпивке на закате своих дней…

Немного пожурив себя за то что уже заранее похоронил отца Данмара, я толкнул дверь в его комнату, осторожно неся в руках медную чарку, доверху наполненную невиданной в этом мире огненной водой. В помещении царил полумрак и тяжелая духота. Спертый воздух словно бы вставал поперек горла, неприятно будоража обоняние запахом болезни, застарелого пота, засохшей пищи и стойкого перегара. Впечатления были такими, будто ты натурально входишь в обитель безнадежного больного, который доживает последние дни.

Эпимос лежал на скомканных холщовых простынях, которые не менялись уже несколько дней, и безучастно смотрел в дощатый потолок. Глаза его запали, словно углубившиеся под ними мешки засасывали их, как в трясину, а кожа пожелтела, что было видно даже при таком плохом освещении. В мою сторону он даже не повернул головы, когда я вошел, оставаясь безучастным абсолютно ко всему.

— Отец, может я открою окно? — Спросил я, чтобы изобразить заботу. На самом-то деле мне было абсолютно безразлично, что делал с собой кузнец, но мне нужно было учиться демонстрировать окружающим те реакции, которых от меня и ждут.

— Не надо, Данмар. Мне холодно…

Испустив глубокий горестный, но насквозь лживый вздох, я подошел к кровати отца мальчишки.

— Выпей это, — попросил я, — оно должно помочь.

— Помочь от чего? — Подозрительно взглянул бородач на металлический сосуд в моей руке.

— От твоей хвори. Мне сказали, что оно поможет тебе заснуть.

— Ты потратил деньги на лекарство для меня? — По лицу кузнеца стало видно, что внутри него сейчас идет жестокая борьба между трогательной благодарностью сыну и врожденной прижимистостью. Все-таки в этом мире монополия на целительство была в руках лекарей, и все связанное со здоровьем стоило довольно больших денег.

— Да, — кротко кивнул я, — лишь бы тебе полегчало…

— Спасибо, Данмар… — по щеке здоровяка скатилась скупая слезинка, тут же затерявшаяся в лохматой давно нечёсаной бороде, — но не стоило тебе тратить на меня монеты. Я чувствую, что конец уже близок, и боюсь, что моя хворь съедает меня все сильнее…

— И все же, попробуй! — На этот раз мне пришлось подбавить в голос немного подростковой пылкости, чтобы кузнец не подумал отказываться от заботы. И мне стало немного грустно, оттого что я играю с чувствами этого человека, который видит во мне родного сына. И зачем я только это делаю? Неужели, мне не на ком больше испытать свое пойло? Или мне на самом деле хочется, чтобы его попробовал и оценил именно Эпимос?