Грешница и кающаяся. Часть II - [19]

Зрелище это произвело сильное впечатление на Фукса и Эде, картина расправы послужила им предостережением.

Невинно приговоренный Арман, под началом которого работали Фукс и Эде, был кротким смотрителем и не считал их опасными преступниками. История Армана, которую он поведал им однажды по пути в острог, свидетельствовала, что он был несчастной жертвой ложного подозрения.

— Помните ли вы,— сказал он,— страшное преступление, совершенное в декабре тысяча восемьсот тридцать пятого года над сорокалетней вдовой Нуар? Ты должен это помнить,— прибавил он, обращаясь к Фуксу как к старшему.— Благодетельницу мою, не имевшую детей и собиравшуюся оставить мне состояние, нашли однажды ночью зверски умерщвленной в ее комнате. Накануне вечером я ушел от нее ранее обыкновенного, в девять часов, между тем как всегда я оставался у нее до десяти. У меня сильно пошла из носа кровь, и когда мой платок был весь в крови, она оставила его у себя, чтобы отдать своей прачке, а мне взамен дала свой платок. Я унес его с собой, никак не полагая, что этот ничтожный клочок ткани приведет меня на каторгу. На следующее утро я еще лежал в постели,— рассказывал старый Арман Рессет,— как вдруг в мою комнату ворвались полицейские, и я узнал, что вдова Нуар убита. А так как меня видели у нее последним, то подозревали, что это преступление над благородной, доброй и, к несчастью, богатой вдовой совершил я. Меня повели в тюрьму, и там нашли у меня окровавленный платок с меткой вдовы. После сравнения этого платка с теми, что находились в комоде вдовы, меня обвинили в зверском убийстве.

Каждый раз, когда старик Рессет рассказывал свою историю, им овладевало сильное волнение.

— Судьи мои признали возможность рокового стечения обстоятельств и заменили смертную казнь пожизненной ссылкой на галеры. Мать моя умерла от горя, а братья стали стыдиться своего имени. И вот уже двадцать лет томлюсь я в остроге, и, хотя мне всего сорок, все считают меня стариком!

— Ведь, наверное, несчастный Арман, здесь есть еще так же несправедливо приговоренные люди? — спросил Фукс.— Я не хочу говорить о себе, но поверьте, настоящие преступники свободно прохаживаются, радуясь своим злодеяниям, между тем, как мы, несчастные, должны томиться в цепях.

— Вы правы,— согласился Арман.

На следующий же день Фукс не преминул воспользоваться доверием старика и завел с Рыжим Эде разговор по-немецки, так как Арман не понимал этот язык.

— В одну из следующих ночей цепь, связывающая нас, будет распилена! — сказал Фукс.— Освобождение близко!

— Но куда мы направимся? — спросил Рыжий Эде, все еще слишком живо помнивший о наказании двух пойманных беглецов.

— Предоставь мне обдумать это. Мы воспользуемся днем Наполеона, когда все смотрители будут так же, как и в прошлом году, мертвецки пьяны.

— Ты думаешь бежать сухим путем? — спросил Эде.

— Нет, водою!

— А если нас вернут?

— Лучше смерть, чем еще пять лет в этом остроге,— произнес Фукс.

— Но ведь день Наполеона уже на носу!

— И слава Богу! Я все уже обдумал и все приготовил.

— По прибытии в Париж мы будем свободны, а там примемся за поиски того, кому мы обязаны этим пятилетним заключением.

— Он должен умереть! На этот раз он не избежит моей руки!

— А сначала надо погубить его дочь! — воскликнул Эде, когда галера уже подходила к бассейну.

Когда негодяям меняли цепь, Фукс поднял с пола и спрятал длинный кусок железа. Через несколько недель ему удалось сделать на нем зазубрины, и по ночам, когда все каторжники, утомленные тяжелой дневной работой, погружались в крепкий сон, он под стрекот древесного жучка, бред кого-либо из спящих или позвякиванье чьей-нибудь цепи стал подпиливать кольцо цепи, соединявшей его с Эде. Фукс выбрал для распила место, прикрытое другим кольцом, так что его никто не заметил. Вскоре приготовления достигли цели — одного небольшого напряжения пилы было достаточно, чтобы цель распалась на две части.

Настал день Наполеона. Когда каторжники разошлись по своим камерам, смотрители безмятежно предались попойке, тем более что губернатор и инспектора были на пирушке у коменданта в одном из отдаленных строений.

Фукс и Эде, ожидавшие с нетерпением желанной ночи, легли вместе с товарищами на свои нары и притворились крепко спящими.

Когда Фукс убедился, что все уснули, он осторожно коснулся руки Рыжего Эде, давая ему понять, чтобы тот оторвал несколько полосок от своего одеяла, пока он допилит кольцо.

Темная и бурная ночь благоприятствовала плану беглецов. Камера была погружена во мрак, буря заглушала скрежет пилы, треск разрываемой ткани, звон привязанных к ногам цепей, для чего и понадобились полоски одеяла.

Было около полуночи, когда товарищи, пять лет связанные друг с другом, почувствовали, что могут двигаться независимо друг от друга.

— Если посчастливится и мы попадем ко времени отлива, то мы спасены,— шепнул Фукс Рыжему Эде.— Следуй за мной, только тихо и осторожно.

Фукс, прислушиваясь, сделал несколько шагов. Цепь, привязанная к ногам, конечно, мешала двигаться, но остановить таких людей, как Фукс, это не могло.

Эде последовал за Фуксом. Беглецы осторожно дошли до двери; она никогда не запиралась на ключ, а в этот вечер даже была отворена настеж«ъ, чтобы смотрителям было слышно, что происходит в камере. Заметив это, Фукс не мог не улыбнуться, и еще больше обрадовался, когда при свете лампы, освещавшей лестницу и коридоры, увидел плащи смотрителей, висевшие на стене.