Грек Зорба - [34]

Люди, которых я вижу здесь в своём уединении, совсем не кажутся мне муравьями, напротив, они представляются огромными чудовищами, динозаврами и птеродактилями, живущими в атмосфере, насыщенной углекислотой и густой космической пылью. Кругом какие-то непонятные, абсурдные и жалкие джунгли. Понятия «родина» и «раса», столь любимые тобой, как и понятия «сверхродина» и «человечество», соблазнившие меня, уравниваются под всемогущим дыханием тлена. Мы чувствуем, что родились, чтобы сказать несколько слогов, а иногда просто нечленораздельных звуков, одно «а» или «у», после чего мы гибнем. Даже наиболее возвышенные идеи, если вскрыть их нутро, окажутся тоже просто куклами, набитыми опилками, и при желании можно найти спрятанную в этих опилках металлическую пружину.

Ты хорошо знаешь, что эти пессимистические размышления не заставят меня отступить, наоборот, это как бы топливо, необходимое для поддержания моего внутреннего огня.

Ибо, как сказал мой учитель Будда, «я видел», то есть прозрел. И поскольку я «видел» и «слышал» под руководством невидимого режиссёра, который был в хорошем настроении и полон фантазии, я могу отныне играть свою роль на земле до конца, то есть последовательно и оптимистично. «Увидев», я тоже стал послушно участвовать в пьесе, разыгрываемой под небесами.

Бросив взор на всемирную сцену, я увидел бы тебя там, в этих легендарных кавказских дебрях, тоже играющим свою роль - роль спасителя нескольких тысяч греков, находящихся в смертельной опасности. Псевдо-Прометей, страдающий от вполне реальных пыток, вступил в битву с тёмными силами: голодом, холодом, болезнями и смертью. Но иногда ты, гордец по природе, должен возрадоваться многочисленности и непобедимости тёмных сил: твои деяния, будучи почти безнадёжными, становятся вполне героическими, а душа твоя обретает трагическое величие. Жизнь, которую ты ведёшь, наверняка кажется тебе счастливой. Раз ты так считаешь, значит, так оно и есть.

Ты тоже нашёл счастье по своему росту; и твой рост теперь - хвала Господу! - выше моего. Для настоящего учителя нет большей награды, чем превзошедший его ученик.

Что касается меня, то я бываю рассеян, часто умаляю достоинства идеи, которой привержен, заблуждаюсь, моя вера представляет собой настоящую мозаику чувств; иногда меня охватывает желание поменяться: отдать свою жизнь взамен на одну лишь минуту. Ты же держишь штурвал твёрдой рукой и не забываешь, даже в самые сладкие из смертных мгновений, что главное в твоей жизни.

Вспомни тот день, когда мы, возвращаясь после учебы в Германии домой, проезжали через Италию. Мы решили вернуться в район Понта, находящийся в то время в опасности, ты вспомнил? В маленьком городке мы в спешке сошли с поезда - у нас был всего один час до прибытия другого. Мы вошли в большой и густой сад около вокзала: деревья с широкими листьями, бананы, камыши тёмного цвета с металлическим отливом, пчёлы, сидевшие на цветущей ветке, которая дрожала от счастья, давая им пищу.

Испытывая от всего этого настоящий экстаз, мы шли молча, как во сне. Вдруг на повороте цветущей аллеи появились две молоденькие девушки, они шли и читали. Я теперь не знаю, красивы они были или нет. Помню только, что одна была блондинка, другая с тёмными волосами, обе в весенних платьях.

Со смелостью, о которой можно только мечтать, мы подошли к ним и ты, смеясь, спросил их: «Что за книги вы читаете, давайте поговорим о них». Они читали Горького. Тогда торопливо (мы ведь спешили) мы стали говорить о жизни, бедности, мятежности душ, любви…

Никогда не забуду нашу радость и огорчение. Мы и эти две незнакомые девушки стали почти старыми друзьями, давними любовниками. Но нам нужно было торопиться, нас ждала родина, Греция, через несколько минут мы навсегда расстанемся. В дрожащем воздухе чувствовались разлука и смерть.

Прибыл поезд, раздался свисток. Мы вздрогнули, будто проснулись. Обменялись рукопожатиями. Как забыть крепкое и безнадёжное пожатие наших рук. Эти десять пальцев, которые не хотели расстаться. Одна из девушек была очень бледной, другая нервно смеялась.

Помню, как я сказал тебе тогда: «Вот в чём настоящая правда жизни. А Греция, родина, долг - слова, которые ничего не значат», и ты мне ответил: «Греция, родина, долг, действительно, ничего не значат, но именно ради этого «ничего» мы идём на добровольную смерть».

Зачем я пишу всё это? Чтобы сказать тебе, что я ничего не забыл из того, что мы вместе пережили. А ещё чтобы выразить то, о чём никогда, в силу хорошей ли, плохой привычки сдерживаться, принятой нами, я не смог бы сказать, находясь рядом с тобой.

Теперь же, когда тебя нет рядом, и ты не видишь моего лица, я не рискую показаться смешным и признаться, что очень тебя люблю».

Закончив письмо, поговорив со своим другом, я почувствовал облегчение. Где же Зорба? Прячась от дождя, он сидел на корточках под скалой и испытывал свою канатную дорогу.

- Иди сюда, Зорба, - крикнул я, - собирайся, и пойдём прогуляемся в деревню.

- У тебя хорошее настроение, хозяин. Но ведь идёт дождь. Ты не хочешь пойти туда один?

- Да, у меня и вправду хорошее настроение, и я не хочу, чтобы оно улетучилось. А если мы пойдём вместе, я не буду рисковать. Пойдём.