Грехи в наследство - [8]

— То, что я был у золотопогонников, как ты изволил выразиться, еще доказать нужно. А если говорить абстрактно, то в той ситуации, что сейчас сложилась, и принципах приходится забывать. Господа большевики залили страну кровью, совершается преступление против целого народа, гибнут невинные люди, и в такие моменты, хочешь ты того или нет, честному человеку приходится становиться на чью-то сторону. Даже помимо собственных убеждений.

— Убеждений? — вроде бы даже удивился Рябой. Приступ гнева у него кончился так же неожиданно, как и начался. Сидельников шагнул вперед и, склонив голову набок, спросил нараспев:

— А где же были твои убеждения, когда ты, ваше благородие, за большевистскую агитацию приказал меня расстрелять? Или ты тогда забыл, что твоя вера не велит тебе по своей воле человека жизни лишать?

— Решение вынес не я, а трибунал из трех офицеров. И не за агитацию, а за мародерство. Ты, Сидельников, по карманам мертвых товарищей шарил.

— Молча-а-а-ть! — диким голосом заверещал Рябой. — Молчать, не то пристрелю! Ты от меня не уйдешь! За все заплатишь!

— Собрался стрелять, стреляй, тем более что убивать безоружных тебе не привыкать. А орать зря не стоит. Людей пугаешь.

Сидельников действительно замолчал. Склонил голову к плечу и с любопытством посмотрел на своего врага:

— Разнюхал, значит? Выходит, еще тогда все знал?

Муж нехотя, с каким-то одному ему понятным сожалением кивнул. Варвара Федоровна не понимала сути того разговора, что вели между собой эти двое, но сердцем чувствовала: именно в нем содержится ключ к беде, что внезапно свалилась на их семью.

— Вона как! А я тогда голову ломал, с чего это ты вдруг на попятный пошел… Всякое думал, но чтоб ты мою подноготную раскопал… такого, скажу, на ум не приходило.

— Мы с убийцами дела не имеем.

— Ишь ты как повернул! Убийца я! А не боишься, барин? Теперь у меня еще одна причина появилась шлепнуть тебя. Или героем себя чувствуешь? Думаешь, выстрелю, и все для тебя кончится?

Он тихо рассмеялся:

— Нет, ваше благородие, на легкую смерть ты зря рассчитываешь. Умирать будешь медленно, потому как я тебя на куски рвать стану. Я не такой чистоплюй, как ты. Другим твою смертушку не доверю. Самолично кончать буду.

— По какому праву? У тебя есть ордер на мой арест?

— Ишь ты! Про права заговорил! — злобно расхохотался Сидельников.

Толпа за его спиной заволновалась, послышались короткие смешки и сдержанный шепот. Сидельников вытащил из кармана мятый клочок бумаги и торжествующе помахал им в воздухе:

— Вот, предписание местной ЧК! Арестовать тебя и расстрелять без суда и следствия.

— Дай сюда. Я хочу ознакомиться.

Сидельников быстро сунул бумажку в карман и деловито объявил:

— И так хорош будешь. Тебе что с бумагой, что без нее, все одно помирать придется.

Повернувшись к соратникам, резко спросил:

— А вы чего там топчитесь? Бар испугались? Нечего их бояться! Теперь на нашей улице праздник!

Выхватив из рук одетого в солдатскую шинель мужика ружье, подошел к висящему на стене портрету и проткнул полотно картины штыком. Раздался резкий звук рвущейся ткани, и это послужило сигналом всем остальным. Толпа сорвалась с места и принялась крушить все, что попадало под руку. Рассыпались вдребезги зеркала, летели на пол сорванные со стен картины, каблуки яростно давили падавшие на паркет хрупкие фарфоровые безделушки. Захмелевшие от злобы пришельцы с упоением разносили в щепки все, что олицетворяло для них сытую жизнь ненавистных господ. Не прошло и четверти часа, как пол покрылся слоем битого стекла, обломков рам, растоптанных фотографий и обрывков ткани.

— Ну все! Будя! — остановил расходившихся сотоварищей Сидельников. — На пока хватит. Забирайте этого, и айда!

Глава 2

Я лежала на диване, разглядывала потолок и строила планы мести. Один кровавее другого. Ну, Голубкин, только явись! Я тебе покажу!

Я заворочалась, устраиваясь поудобней, и принялась рисовать в голове сцены расправы. С наслаждением изобретала одну пытку ужаснее другой и в запале иногда доходила до такого, что самой собственные фантазии казались перебором. На мгновение Голубкина становилось жаль, все-таки он парень неплохой, ноя тут же сурово напоминала себе о той пакости, что он мне учинил, и мимолетная жалость тут же улетучивалась.

Это ж надо было додуматься! Послать меня к этой вобле сушеной! А она-то! Она! Мало того что обозвала меня «милочкой» и держалась так, будто я безработная, явившаяся к ней за дармовой похлебкой, так еще угрожать мне вздумала!

Я с удовольствием вспомнила свой уход из депутатского особняка, расстроенную Аллу Викторовну, Макса и малость подобрела. Бог с ней, Аллой Викторовной, она мне никто. А вот Голубкину прощения нет! Пусть только явится из своей Швейцарии, мигом потеряет здоровый цвет лица, нагулянный на тамошнем экологически чистом воздухе. Здесь не Швейцария, где даже коровы по лугам в веночках из полевых цветов бродят. Здесь родная сторонка и нравы пожестче западных будут.

Вообще-то я к Голубкину была несправедлива. Он местные нравы знал не понаслышке и уж, точно, куда лучше меня. Прежде чем стать крупным бизнесменом с реальными интересами в различных регионах нашей необъятной страны и солидными партнерами за рубежом, он прошел очень и очень непростой путь. Начинал с того, что перегонял машины из Германии в Москву. Бизнес по тем временам доходный, но опасный. Не один человек на нем шею сломал, но не Голубкин. Может, ему везло, может, характер помог, но через несколько лет он уже владел несколькими автосалонами, в которых продавались те же угнанные в других странах иномарки. Только теперь этим грязным делом занимались уже другие. Постепенно бизнес усилиями ушлого Голубкина разрастался, превращаясь в легальный и попутно обрастая новыми фирмами с новыми направлениями деятельности.