Грехи отцов отпустят дети - [7]

– Да ты женат! – со смехом отвечал младшенький.

– Ну и наплевать! Брошу свою стерву Юльку и Машку у тебя отобью, ей-ей!

Неизвестно, подействовала ли на Николая Петровича угроза старшего брата или его увещевания, да только он сделал Марии предложение. Затем они предстали пред очи будущей тещи – приемщица химчистки благословила их со слезами. Но оставалось самое главное (в понимании Николеньки): получить одобрение деда-академика и бабки, кавалерственной дамы Евгении Михайловны. С матерью-кукушкой можно было не церемониться, ограничиться телефонным разговором – она в очередной раз взялась за свою творческую карьеру. Картины Антонины Николаевны, как и все советское, временно оказались в бешеной моде на Западе, и она, истосковавшаяся по популярности, срочно пожинала плоды оной в самом аж Нью-Йорке.

И вот парочка предстала пред очами деда и бабки в исторической квартире на Садовом кольце: хрусталь, фамильное серебро, свечи. Бабушка взирала на девушку крайне скептически. Поджимала губы. Ну а дед-академик – нет, вот тот оказался совсем не снобом, болтал с Марией как с равной. И та отнюдь не тушевалась, рассказывала и про отпуск в деревне, и как гречневую кашу в русской печи томить, и как они с матушкой сами ремонт на кухне делали.

По итогам визита бабушка только фыркнула внуку: «Хочешь жениться – ну и женись, я-то что?» А дед, как ни странно, стал на те же струны давить, что и брательник: «Да, не красавица, не чахоточная интеллектуалка: ах, я без ума от «Соляриса»! Зато не голова, а дом советов. Умна, спокойна, преданна, ровна. Такая кровь нам нужна, не то что чахоточная Пашкина Юлька! И из тебя человека сделает. Женись!»

Раз дед сказал – быть по сему.

Подали заявку в загс. Гулять свадьбу порешили, разумеется, в ресторане, где трудилась Мария, на улице Горького, как раз переименованной к тому моменту назад в Тверскую. Да только за месяц до свадьбы однажды рано утром Маша позвонила суженому: «Николенька! У меня выкидыш!» – и плачет, плачет. Его к себе в больницу навестить не пустила – да ее и выписали в три дня. Так что он даже и сомневался потом. Вроде бы и верил – но все равно червячок точил: а не разводка ли это была, с беременностью? Не женская ли хитрость, чтобы его заполучить?

Пару раз, уже после свадьбы, спьяну спрашивал супругу напрямик. Но Маша не оправдывалась, не объяснялась. Бросала устало: думай что хочешь. Да и впрямь все что угодно передумаешь, если Аркадий только пять лет спустя родился, если жена, как знал Николай Петрович, и лечилась, чтоб вновь забеременеть, и на грязи ездила.

Однако предсказания старшего брата и деда сбылись: Мария тихой сапой взяла в свои маленькие и твердые ручки управление домом, и получалось у нее на редкость разумно. Не только в смысле провианта, чистоты, глаженых рубашек и запаха пирогов, но и более тонких и существенных материй. Для начала девушка составила с дедом заговор, который в итоге увенчался блистательным успехом. Николая выписали из барской квартиры на Новинском и подселили как супруга в однокомнатную с юной женой и тещей – зато это дало возможность претендовать на кооператив. Деньги на жилстрой выделил, конечно, в основном Николай Петрович Кирсанов-старший, но и у тещеньки с Машенькой набралось полторы тысячи накоплений. В итоге молодые супруги стали собственниками прекрасной трехкомнатной квартиры в ЖСК архитекторов – в кирпичном доме, в Архитектурном переулке, почти в самом центре Москвы, неподалеку от Грохольского переулка, Садовой и проспекта Мира. И этот дом оказался одним из последних кооперативов советского времени – молодожены впрыгнули, можно сказать, в последний вагон. Беспроцентную ипотеку за квартиру, десять тысяч рублей, должны были платить в течение двадцати пяти лет – но гайдаровские реформы и безудержная инфляция не только сбережения людей превратили в труху, они ведь еще и все долги обнулили. В итоге десять тысяч, которые при Советах казались непомерной суммой, Мария выплатила разом, чохом, когда за эти деньги можно было купить разве что батон белого нарезного.

Пока кооператив строился, сперва проживали на съемной квартире – деньгами на аренду опять-таки вспомоществовал дед. Но вскоре случилась страшная трагедия (для Марии) и неприятная история (для Николая Петровича). У тещеньки, Огузковой-старшей, диагностировали рак. Как это часто бывает у простых людей, тянущих свою лямку и не озабоченных собственным здоровьем и диагностикой, впервые к врачам она постучалась, когда болезнь приобрела фатальную четвертую стадию. Несмотря на лучших докторов и лекарства (организовывала, естественно, Машенька, но и дед Кирсанов помогал), за семь месяцев теща угасла. Похоронили, от съемной квартиры отказались, перекантовывались, пока возводится кооператив, в однушке близ Ботанического. Зато потом, когда настала пора въезжать в трешку в Архитектурном переулке, Мария провернула еще одну операцию: нашла желающих разъехаться, добавила к той самой новой квартире освободившуюся материну однокомнатную – и стала обладательницей прекрасной, роскошной пятикомнатной квартиры с двумя ванными в том же самом «архитекторском» доме!