Грех у двери (Петербург) - [56]

Его угрюмое костистое лицо, вся его внешность производили впечатление, что вокруг него на аршин и трава не растёт.

— Прошу извинить, — продолжал он бесстрастно и отчётливо, — но что до меня, я совершенно другого мнения. В России, напротив, всё общественное, гражданское — молодо больно, незрело, и не подталкивать её пора, а попридерживать да — как говаривал покойный Победоносцев — подмораживать.

— А вы, ваше высокопревосходительство, как изволите полагать? — язвительно обратился партнёр, сидевший спиной, к своему соседу, сухонькому старичку с лицом великого визиря[397] на иллюстрации к арабским сказкам.

Полудремлющий сановник оживился. Зоркие глазки его забегали.

— Трудно, право, сказать, что для нас опаснее: подмолаживать Россию или её подмораживать…

Софи поднялась с диванчика.

— Уйдёмте отсюда.

В поисках более уединённого уголка она открыла укромную дверь под косым углом к парадной анфиладе. Флигель-адъютант последовал за ней. Они очутились в небольшой дамской библиотечке с открытыми рядами красиво переплетённых книг вдоль стен.

Софи, не садясь, спросила внезапно Адашева:

— Вы видели эту женщину. Какова она? Красавица?

— Если хотите… — Плечо флигель-адъютанта встряхнуло аксельбант. — Всё на месте. Но вульгарна, как одалиска[398] с табачной коробки. Может быть, я слишком взыскателен, но такие женщины меня отталкивают… Смазливое плебейство[399]!

Глаза Софи застлали слёзы. Она отвернулась и — чтобы не разреветься, как мещанка, при постороннем человеке — сжала зубами приложенный ко рту платок.

Адашев не выдержал. Волнуясь, дёргая плечом, он подошёл к ней ближе.

— Нет у вас человека, кому довериться, графиня, а он вам нужен… Я искренне люблю и уважаю Серёжу, но я готов… — Голос его прервался. — Позвольте мне быть для вас братом. Доверьтесь мне…

Софи круто повернулась к Адашеву, вытянулась вся и свела ступни ног. Глядя исподлобья, будто сквозь него, упорным невидящим взглядом, не давая себе отчёта в том, что она делает, она подняла выпрямленные в локтях руки и положила их обе, повыше запястья, на шитые погоны Адашева.

— Судьба мне послала сегодня брата. Верю и надеюсь никогда его не потерять.

Адашев вздрогнул. Этот ритуальный жест проделывала весталка[400] при посвящении её великим жрецом: он связывал до гроба.

Несколько мгновений они стояли молча, неподвижно. В голове Адашева тревожно мелькнуло: что же будет дальше?

Сама судьба его выручила. Из анфилады ворвались в библиотечку смех, возгласы, звуки шагов. Флигель-адъютант и Софи едва успели вернуться в комнату с камином, как из ротонды хлынула оживлённая толпа.

Концертная программа кончилась; гостей по другую сторону дома в ряде комнат ждал накрытый ужин.

Впереди всех шла представительная пожилая женщина майского типа, с широким носом, слегка отвислыми щеками и шаровидными жемчужинами в ушах. Рядом с ней шла графиня Броницына. За ними, по бокам сияющей хозяйки дома, высились, как кипарисы, стройные фигуры двух моложавых военных с генеральскими лампасами вдоль длинных тонких романовских ног.

Увидев старшую по рангу великую княгиню, Софи плавно присела в придворном реверансе.

Великая княгиня подошла к ней.

— Je m'apercois enfin ou se cachait le charmant visage qu'on a toujours plaisir a voir[401].

Софи опять присела.

— Je ne cesse d'admirer votre jeune couple, — сказала великая княгиня тёте Ольге. — Quel bel homme votre neveu, Repenine, et quel parfait grand seigneur[402].

Тётя Ольга встрепенулась.

— Vous nous comblez, madame[403].

Статс-дама строго посмотрела на жену племянника. Лихорадочный блеск в её глазах и бледные, сухие губы обеспокоили старуху.

— Вид у тебя неважный, — шепнула она незаметно Софи. — Исчезай-ка себе с Богом домой до ужина: лучше не обременять желудка на ночь. — Затем кивнула Адашеву: — Доведите её до кареты.

И прошла дальше за великой княгиней.

Флигель-адъютанту оставалось только поклониться и ещё раз предложить Софи руку.

Сквозь толпу, против течения, пробивалась вместе с ними целая гурьба молодых женщин и офицеров, решивших ехать освежиться после классической музыки в модный кабак на Каменноостровском, где в эту пору только начиналось веселье.

Все спускались по лестнице вместе, под болтовню и смех. Приятельницы наперебой отрывали Софи то справа, то слева, упрашивая её к ним присоединиться. Наконец из-под полосатой палатки над панелью у входа вынырнул её плечистый выездной.

Швейцар в треуголке, с галунной перевязью через плечо и булавой в руках прогремел зычным баритоном:

— Карета графини Репениной!

На Софи все набросились с прощальными приветами и поцелуями.

Адашев в одном мундире вышел на мороз, чтобы усадить её в экипаж.

— Но-о!.. Но-о!.. — надсаживался кучер следующей кареты, постёгивая вожжой одного из своих забаловавших гнедых, ложившегося на дышло.

Вернувшись в сени, Адашев приказал швейцару позвать извозчика. Он решил не подыматься больше наверх и завернуть по дороге домой в яхт-клуб.

Флигель-адъютант расправил свою белую шапку с красным дном и, накидывая шинель, взглянул на себя в зеркало.

Лицо казалось несколько бледнее обыкновенного, но отражало обычную сдержанность и вежливую скуку; в глазах, как всегда, — холодок.