Грех матушки Марии - [3]

-  Врёшь! – усомнился Гришаня. – И ты видал?!

- Да провалиться мне!.. Сто раз видал... Да сами вон идите поглядите, – он мотнул головой на ихнее подворье, - кто вам не велит?

Братья переглянулись.

- Ну, пошли, что ли, глянем? – спросил любопытный Васятка, смотря на старшего брата. Тот почесал в затылке...

- Грех это, наверное...

- Да мы чуток!.. - прыгал Васятка. – Мамку голу поглядеть охота.

- Ещё бы! – загорелся Петька. – У вашей мамки жопа-то!.. – он развёл руки на всю ширину и тут же, приплясывая, завёл срамную частушку:

- Расскажи-ка, тятя, мне,

Куда ездят на коне

Голышом да без узды -

Далеко ли до пя-яязды-ы?

- Тихо ты, охальник!.. – строго прикрикнул Гришаня, которому тоже хотелось взглянуть на это чудо. – Тятя, ежели узнает... не знаю, что и сделат с вами. ...Ладно, пошли.

И братья, а вслед за ними и Петька, гуськом зашли в калитку и вдоль база со скотиной, тихо и пригибаясь, стали пробираться к баньке.

Банька у отца Феофана была добротная, ещё почти новая, жёлтевшая свежими брёвнами в закатном солнце. Небольшое единственное окошко её было обращено на огороды...

*     *     *

- Хорошо банька протопилась, - благостно говорила матушка, войдя в предбанник и раскладывая на скамье чистое бельё, полотенца и простыни. – Жар какой! И березовым духом пахнет... Чисто в раю.

- Ну, ты молодец у меня, Мария, - подобрел и отец Феофан. – И обед сварила, и баньку протопила. Хозяюшка моя!.. – он ласково огладил её рукой, и матушка вспыхнула от радости. Батюшку своего она любила с большой страстью.

- Разоблачайся, батюшка... Сейчас в первую голову тебя попарю. Не на шутку пропарю - держись!.. – смеялась матушка. – А опосля уж ты меня... Да снимай ты с себя всё – чего тут стыдиться-то?.. Ты, миленький, в бане али где?

Отец Феофан стянул сапоги, портки, смущаясь, снял исподнее и встал во весь рост.

Худое белое тело с длинной чёрною бородою, похожее на иконные образы святых, предстало перед матушкой. Длинный белый уд свисал внизу из чёрных зарослей. И только глаза были не строгие, как на иконах, а смотрели смущённо, ласково. «Миленьки мой! – затопило её нежностью. – Тонкий-то весь какой, любый...» Ей захотелось обнять батюшку, даже не руками, а всем своим широким большим телом, вобрать его в себя, укутать...

- Иди, батюшка, поддай парку... Сейчас вот разденусь, да и начну тебя парить, - матушка со спокойным достоинством принялась раздеваться, искоса поглядывая на батюшку, проверяя, смотрит ли он, нравится ли она ему. - Да поддай-то не водой!.. Ты кваску плесни, Николаша. Хлебный дух будет добрый!..

Когда большое белое тело матушки Марии протиснулось в узкие двери парной, батюшка уже лежал на полке, приготовившись.

Матушка первым делом ещё плеснула на камни, разложенные на печи. Раскалённые камни зашипели, заполняя баньку белым душистым паром. Затем она склонилась к бочонку, где размокали берёзовые веники, и принялась перебирать их.

Лежа ничком и положив голову на бок, батюшка не мог оторвать глаз от повисших матушкиных пудовых грудей с длинными, как берёзовые почки, сосками, да выпуклого необъятного зада, видеть который воочию ему приходилось совсем редко. Выше зад этот переходил в сужающуюся талию - такую тонкую, что было удивительно, как на ней крепится такое тело. Живот её был совсем не большой, как следовало бы ожидать при таком могучем теле, а напротив, плоский, втянутый, украшенный глубоким пупком в центре; внизу его приятно кустились пшеничного цвета заросли. Мощное бедро переходило в совсем не мощную, а скорее изящную гладкую голень и правильной формы ступню. «Наяда, - думал батюшка, мысленно крестясь и млея от горячего пара. – Соблазн бесовский... Не устою, Господи!..»

Матушка с распаренными вениками в обеих руках подошла к полку, где возлежало худое белесое тело, и слегка прошлась по нему густыми ветками, разогревая. Потом подняла веники кверху, собрала ими горячего пару, который клубился под потолком, да опять приложилась... Когда кожа батюшки попривыкла, Мария начала парить. Сперва с обеих рук, несильными шлепками она работала долго, пока батюшкино тело киселём не растёклось по полку. Потом, разогрев веник посильнее, пошла парить с плеча, хлёстко да сильно. Когда задняя часть батюшки стала совсем красной, матушка велела ему перевернуться.

Он лёг на спину, задрав кверху чёрную бороду, и опасливо прикрылся внизу ладошкой.

- Да небось, не попаду!.. А то давай уд твой распарю, – весело нараспев говорила матушка, проходясь по батюшкиному телу от шеи до самых ступней горячим веником. – Раскраснеется он, да разбухнет... Да силой нальётся! А нам, бабам, того и надобно.

Похохатывая, матушка принялась обрабатывать его худую грудь с выступающими рёбрами и длинные мосластые ноги...

Потом распаренный и красный как рак, батюшка, ухая, окунался с головой в бочку, а матушка, постелив свежее рядно да хлебнув холодного кваску в предбаннике, укладывалась на полок.

 После холодной бочки, чувствуя себя заново на свет народившимся, батюшка выбрал веник погуще, поднялся на ступеньку, да так и застыл...

Пред ним лежало матушкино тело. Необъятные белые округлости, настоящие холмы поднимались вверх, возвышаясь над полком. С высшей их точки, там, где оканчивалась линия их раздела, шел крутой, глубокий спуск к талии. Узкая талия эта переходила, расширяясь, в крепкую широкую спину, округлые плечи и полную шею. Длинные матушкины волосы, завёрнутые в чистую холстину, были уложены на голове. А на шее её, под волосами была ямка, уж такая нежная да милая, что так и тянуло поцеловать...