Грех донны Санты - [3]

— А вы у нас и без того не на святой странице записаны, дорогой дон Эразмо! Или, может, вы устали навещать своих больных и теперь хотите немножко отдохнуть в какой-нибудь тюрьме его величества? Занимайтесь лучше своими делами. Понятно?

А дела бедного дона Эразмо обстояли так, что жена намеревалась оставить его вдовцом с пятью детьми на шее да вдобавок выбалтывала в бреду такие вещи, которые, к сожалению, заставляли его насторожиться:

— Горе тебе, неверная жена! Горе вам, развратники!.. Грешна я!.. Господи, прости меня!..

Словом, то, что слышала на проповеди. Но дон Эразмо проповеди не слышал и не знал поэтому, что и думать. Он таращил глаза, краснел, бледнел и с тревогой бормотал:

— Что? Что ты такое говоришь? Что?

Но ведь жена его, бедняжка, вроде бы никогда не давала повода подозревать ее, такая-то уродина! Выходит, кому-то захотелось сыграть с ним эту злую шутку, причем этот «кто-то» не обязан был это делать, не вынужден был, как он, доктор Брокко, к сожалению, ради покоя в доме, ради удовлетворения жены, у которой голова была забита всякой церковной белибердой и которая ревностно соблюдала все пять заповедей… И этот «кто-то» ведь знал, что у него на шее целый выводок детей! Священники же не раскошеливаются на них! А когда женщина вобьет себе что-нибудь в голову… Сколько он видел подобных!..

— А? Что ты говоришь? Говори яснее, черт возьми!

Но больная не отвечала ему, только вся пылала и очумело смотрела вокруг себя. А донна Орсола Джункада, которая вечно терлась в их доме под предлогом, что ухаживает за донной Сантой, еще и прикрикивала на него:

— Да разве так можно? После выкидыша! Удивляюсь на вас, вы же врач!

— Не мешайте ей говорить, черт возьми! Это мое дело!

Приятельницы, приходившие навестить больную, поражались:

— Подумать только! Какой случай! Она так хорошо себя чувствовала! Пришла послушать проповедь! Такая примерная мать семейства! Какие у нее могли быть угрызения совести?

— Ах!.. Ах!..

Одни скромно качали головой, другие, напротив, многозначительно переглядывались и уходили, ни слова не сказав. Некоторые шутники со значением пожимали дону Эразмо руку, словно хотели сказать: «Что поделаешь! Настал и ваш черед…»

Или, может, ему только казалось? Так или иначе, если уж закрадется в душу подобное сомнение, порядочный человек не знает, что и думать. Разве Вито Нцерра не пришел к нему рассказать, что болтает всему свету Кристина — судейская жена, эта сплетница, как бесчестит его, несчастного мужа?

Разговорам конца не было: может, донна Санта в тот день, выйдя из дома, неважно почувствовала себя, может, тяжело протекала беременность или кто-нибудь толкнул ее в толпе, может — то, а может — это. Или же поругалась с мужем?

— Скажите-ка правду, дон Эразмо!

— Правду… Правду… Невозможно узнать правду! — И дон Эразмо, понимая, что сейчас взорвется, в конце концов откровенно сказал Борелле и двум-трем другим надежным людям:

— Я не хочу, чтобы была известна правда!.. Священники, полицейские и вся прочая братия!.. Что водят дураков за нос!.. Совсем как кукол на ниточках!.. И устраивают с беременной женщиной такие фокусы!..

— Да нет же, нет! Мы все были на проповеди… И я там была… Ни с кем, кроме нее, ничего не случилось.

— Ну! Ну и что?..

А то, что бедный дон Эразмо не знал, как и быть, — смотрел на всех очумело, и во рту у него скопилась желчь. Он снова принялся умолять жену, упрашивать по-хорошему, ласково, пока готовил ей отвары и опаивал лекарствами:

— Ну, скажи своему муженечку правду… В чем ты грешна? Что я должен простить тебе?

Все равно что со стенкой разговаривать. Донна Санта иной раз и губы не разжимала, когда он давал ей лекарство. Или же, если начинала говорить, опять твердила одно и то же — про наказание господне, про тяжкие прегрешения, про огненные языки, что без конца метались перед ней.

— Ах вот как! Выходит, я даже не могу узнать, что случилось в моем доме, да? — взрывался дон Эразмо, обращаясь к донне Орсоле, которая вечно крутилась где не надо.

Он, знавший все, что творится в чужих домах, знавший, какие скандалы закатывала донна Кристина, какие сцены бывали у вдовы Раметты, этой доброй души, которая со слезами падала в объятия то одного, то другого (ох и посмеялись же они над всем этим с аптекарем и доном Марко Криппой), теперь, казалось, видел, как этот же дон Марко Криппа хитро подмигивает своим кривым глазом, — теперь, когда несчастье, коснувшееся его, стало притчей во языцех.

— Да поймите же, донна Орсола, что я имею право знать наконец, что произошло в моем доме!

— Что произошло? То, что видите! Разве не понимаете, что она, бедняжка, бредит? Это слова из проповеди, которые запали ей в память.

Верно! Но почему ей запали в память именно эти слова — вот что хотелось знать дону Эразмо! В его доме никогда не было ничего подобного!.. Если б он только знал! Если б он только знал, святой боже!

— Оставьте меня в покое, не то я решу, что вы все сговорились! А ты, скажешь мне наконец правду, черт побери!

— Что вам нужно? Простите меня!..

Ну нет! Дон Эразмо прежде всего хотел бы все-таки узнать, за что же он должен прощать!.. И кого благодарить за эту услугу, оказанную ему, если уж на то пошло? Ведь это же покушение на его личную жизнь, на его дом! Да, господа, это воровство, да и только! И если порядочный человек не может быть спокоен даже в таком доме, как его, а это настоящая крепость, и с такой женой, как его… Чтобы сыграть с ним подобную шутку, надо было крепко невзлюбить его. Но кто это мог сделать? Кум Муцио, единственный, кто чаще других бывал в его доме… В свои-то шестьдесят!.. Конечно, и донна Санта далеко уже не первой молодости, но и прегрешение тоже могло быть давним… Тогда что же получается… Что дети, какими она заполнила дом, согласно седьмой заповеди… А? Выходит, среди них есть кто-то… Дженнарино или София?.. Или Никола?.. Все святые из календаря перекочевали в его дом! Всех возрастов и всех расцветок… Даже рыжие, как нотариус Цакко, что живет напротив, и очень даже возможно, что он способен был подстроить ему такую злую шутку, просто так, лишь бы посмеяться, gratis et amore dei!