Грех - [16]

Исполнительный Комитет собрался довольно поздно, как обычно, в большом зале гостиницы «Метрополь». Заседание должно было начаться в 7 часов. По наивности я думал, что русские за последние 6 месяцев изменили своим привычкам. Но когда я ровно в 7 часов вошел в залу, я нашел ее почти пустою, так как партийное собрание коммунистов в соседней комнате еще не закончилось. Зал производил то же впечатление, что и всегда. Над возвышением для президиума висело красное знамя. Другое знамя украшало противоположную стену. На знаменах были надписи «Всероссийский Исполнительный Комитет», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и т. д. Постепенно зал стал заполняться народом, и я встретил много старых знакомых.

Вошел старый профессор Покровский; он мигал глазами и шел согнувшись. В своем старом, поношенном пальто, в маленькой фетровой шляпе, с руками, заложенными за спину, он выглядел так же, как в Брест-Литовской крепости, когда во время второго периода мирных переговоров он, как мне рассказывали, в отчаянии ходил взад и вперед. Я не думал, что он меня узнает, однако он сейчас же подошел ко мне и напомнил, как мы укладывали архивы, когда существовала опасность, что немцы займут Петроград. Он сообщил мне, что в Германии сейчас публикуется много документов о причинах войны. Из всего, что он говорил, было ясно, что вина Англии была меньше, чем других, зато Россия и Франция выступали в очень плохом свете.

Как раз в этот момент вошел поэт Демьян Бедный, который сильно растолстел за это время (поклонники из деревни снабжали его продовольствием). Этот поэт революции, с круглым лицом, смеющимися умными глазами и циничным ртом казался типичным крестьянином. Он был довольно хорошо выбрит, его маленькие желтые усы вились, он был одет в новые кожаные брюки и производил впечатление поэта, которому хорошо живется, и совсем не был похож на того обтрепанного человека, которым он был, когда я с ним познакомился год назад, когда его сатирические стихотворения в «Правде» и др. революционных газетах еще не были так популярны, как теперь. С большою радостью он рассказал мне, что его последняя книга вышла в количестве двадцати пяти тысяч экземпляров, что все издание было распродано в течение двух недель и что теперь выдающийся художник пишет его портрет.

Вошла г-жа Радек и села возле меня. Год назад она с большим искусством готовила нам бутерброды и работала как председательница комитета помощи русским военнопленным. Теперь она горячо жаловалась на то, что кремлевские власти желают выселить ее из великокняжеских покоев. В покоях же предполагают устроить исторический музей Романовых.

Стеклов из «Известий», г-жа Коллонтай и много других лиц, имена которых я позабыл, находились в зале. Маленький Бухарин — редактор «Правды», один из самых интересных ораторов Москвы, который всегда готов спорить на любую философскую тему: о Беркли и Локке, о Бергсоне или Вильяме Джеймсе, перебегал от группы к группе, пожимая руки.

Наконец, на возвышении для президиума произошло движение, и заседание началось. Худой, длинноволосый Аванесов занял место секретаря; Свердлов, председатель, нагнулся слегка вперед, позвонил и объявил, что заседание открыто и слово предоставляется товарищу Чичерину.

Речь Чичерина была обзором международного положения. Он говорил глухим голосом чревовещателя или полумертвого человека. Он в действительности наполовину мертв. Он никогда не знал искусства возлагать менее важные дела на своих подчиненных и тем облегчать свою работу. Он всегда переутомлен до крайности. Кажется жестокостью здороваться с ним, когда его встречаешь: всем своим обликом он как будто умоляет оставить его в покое. В своем отделе Комиссариата иностранных дел он установил необычное для работы время — от пяти часов пополудни до четырех часов утра; отчасти для того, чтобы избежать посетителей, отчасти потому, что он привык работать ночью.

Фактический материал доклада Чичерина был очень интересен, но не было ничего в его манере изложения, что способно было возбудить энтузиазм.

После Чичерина выступал Бухарин. Это — маленькая подвижная фигурка, одетая в коричневый, хорошо сохранившийся костюм, который куплен был, вероятно, в Берлине, когда Бухарин был там в качестве члена экономической комиссии. Его хорошо слышно, хотя голос его временами своеобразно ломается. Он сравнивал настоящее положение с положением перед Брест-Литовском. Он был вместе с Радеком, я помню это очень хорошо, одним из самых страстных противников Брестского мира. В настоящее время он признавал, что тогда Ленин был прав, а он ошибался.

Литвинов говорил после Бухарина. Это плотный, солидный и представительный мужчина; на голове у него была серая меховая шапка, и он казался еще толще в своем пальто с меховым воротником. Его кашне болталось около шеи, и пенсне упало с носа, когда он стремительно направился к трибуне. Он разделся, бросил свои вещи на стул и взошел на трибуну. Волосы его были всклокочены, лицо носило выражение крайней серьезности, и голос его поразил звонкостью и силой меня, никогда раньше не слыхавшего его в публичных собраниях. Он говорил очень хорошо, с гораздо большей убедительностью и живостью, чем Бухарин, и сделал общий обзор внешнего положения. Он сказал, между прочим, что враждебность других государств по отношению к Советской России стоит в прямой зависимости от страха перед революцией в своей стране.