Греческое сокровище - [11]

Уставленный яствами стол

Без музыки радует сердце.[8]

Обед и ужин, за которым доедался обед, предваряли молитвой. В церковные праздники Георгиос Энгастроменос осенял хлеб крестным знамением, ибо хлеб был символом Христа. Оставшийся кусок мадам Виктория целовала: это был святой хлеб, как в причастии.

Обеденный стол был отрадой греческого дома. Греки любили поесть, сев за что-нибудь основательное либо просто не выпуская целый день кусок изо рта. Женщины расплачивались за это тучными бедрами, мужчины же, как ни странно, оставались поджарыми. Георгиос Энгастроменос составлял исключение, но, видимо, было только справедливо, чтобы такому хорошему человеку было отпущено всего побольше.

Мадам Виктория, Софья, Мариго и взятая на день кухарка, скребущая в углу кастрюли, потратили немало часов, готовя ароматную, аппетитную снедь, которую осталось только отнести в пекарню. Если в доме не было подходящей плиты или не хотелось топить летом, хозяйки несли кастрюли в пекарню, и пекарь, лопатой на длинной ручке выбрав из печи дневную выпечку хлеба и бисквитов, за несколько центов предлагал свои услуги. Он точно знал, сколько времени нужно на каждое блюдо.

В то утро мадам Виктория сказала дочери:

— Порадуйся напоследок, Софья: скоро ты лишишься этого удовольствия.

— Почему?

— Потому что богатые господа не пускают своих жен на кухню. Они нанимают поваров.

— У нас богатые женщины сами готовят. И я буду сама готовить. Греки обожают стряпню своих жен.

— Конечно. Какая без этого жизнь? Но твой будущий муж не грек, сколько бы он ни старался.

Хозяева и гость сидели в саду, в тени вьющегося виноградника. Мужчины потягивали узо — крепкое виноградное сусло, сдобренное анисом и разбавленное холодной водой до молочного цвета. К узо Софья и Мариго подали закуски: блюда тиропитас — шершавых горячих кулечков из шпината с сырной начинкой; мясистые соленые маслины; помидоры, фаршированные рисом и пряностями; долмадакья — крохотные голубцы в виноградных листьях; каламарья—соленую каракатицу; золотистого жареного осьминога; мидии, начиненные рисом, коринкой, пряностями, петрушкой; тарамосалата — салат из красной икры и чеснока; имам байлди меце — тонкие ломтики баклажан, слегка обжаренные в оливковом масле с помидорами и луком, и, наконец, луканика—острую греческую колбасу, порезанную кусочками.

Генри Шлиман сделал мадам Виктории комплимент: какое разнообразие великолепных мецетакья — закусок.

— Мои дочери тоже заслуживают вашей похвалы, — ответила мадам Виктория. — Пока я занималась обедом, Софья приготовила шпинаты, мидии и долмадакья.

Шлиман взял с тарелки шпинатный комочек и взглянул через стол на Софью. Она была особенно хороша в этот теплый воскресный день. Раскрасневшись на кухне, она нашла минутку сполоснуть лицо ароматной водой, гладко расчесанные волосы струились темным блеском. Большие карие глаза глядели с живым интересом. На ней было прелестное голубое шелковое платье, схваченное на боках сборками; сборка из того же материала спускалась с плеч и завязывалась бантом на груди, которая нынче была открыта чуть больше, чем в будничных платьях. Славное платьице, только Софья явно выросла из него. Мадам Виктория ужасно огорчалась, что не было денег прилично одеть Софью.

— Чтобы полюбоваться на туалеты, господину Шлиману не стоило забираться в такую даль, — возражала Софья.

— Одеваться нужно как можно лучше, — настаивала мадам Виктория.

Ну как было не поддеть такую чопорную викторианскую матушку!

— А чем я плоха в этом платье, мама? Я расту и развиваюсь—вся в тебя, и платье это подчеркивает.

— Ну, вот! — бранчливо отозвалась мадам Виктория. — Вот оно, легкомыслие! Это отцова родня в тебе говорит. Господин Шлиман заехал на край света, чтобы заглянуть в твое сердце.

Софья весело рассмеялась.

— То-то он не сводит глаз с моего лица и фигуры! Чтобы доставить матери удовольствие, она надела фамильную драгоценность — золотую брошь.

Пора было идти в столовую, в прохладу, сбереженную закрытыми ставнями. Софья помогала накрывать на стол, менять блюда. За это пришлось побороться: мать хотела, чтобы она «была за столом хозяйкой».

— Мама, не надо вводить господина Шлимана в заблуждение. Ему приятнее видеть, что я все делаю наравне со всеми, а не сижу сложа руки, как королева. Ведь ему будет нужна помощница в раскопках.

— Он не работницу приехал нанимать! — взорвалась родительница.

Сначала Софья и Мариго подали куриный суп с яично-лимонной заправкой. Потом на столе появились восторженно встреченные барбуни—похрустывающие на зубах жареные красногрудки. После рыбного Софья внесла жареных цыплят, а следом баранью ногу с рисовым пловом, фасоль с помидорами в масле и лимонном соке. Салат из стеблей одуванчика был заправлен укропом, оливками и дольками фета—изумительного белого сыра из козьего молока. На десерт подали грецкие орехи в разогретом гиметском меду, рахат-лукум, пончики с вареньем из розовых лепестков, апельсины, крошечное миндальное пирожное и уже под конец—кофе по-турецки или по-гречески, как с чувством заслуженной гордости стали его называть после войны за независимость.