Гребень Клеопатры - [16]

— Я не видела тебя в зале, — сказала она ему.

— Но ты чувствовала, что я там, — ответил он и вернулся на свое место.

Через пару минут она вышла на сцену и запела песенку из «Кабаре». Он знал, что каждое слово песни обращено именно к нему и никому иному.

— It’s got to happen, happen sometime. Maybe this time I’ll win.[4]

Она словно обещала ему будущие встречи. Так и случилось. Фредерик узнавал, когда она выступает, и приходил пораньше, чтобы занять место. Она стала его мечтой и его реальностью. Его шансом в жизни. Идя к метро, Фредерик знал: с ней он может поговорить обо всем, даже об убийстве. Он пройдет к ней в гримерку, спросит, как у нее дела, о чем она думала днем и что будет петь вечером. Поможет выбрать парик. Потом сядет в глубине зала и будет слушать, как она поет.

Миранда не увидит его, но будет знать, что он там, и ждать его в гримерке после выступления. Они выпьют шампанского, отмечая ее успех. Он расскажет ей о Хансе и Эльсе Карлстен. Она выслушает его и поймет.

«Фредерик, — скажет она. — Фредерик… Я никогда тебя не брошу. Мы принадлежим друг другу. Ты знаешь, кто я, и я знаю, кто ты».

И честно ответит на его вопрос.

Глава седьмая

Мари сидела дома и ждала Дэвида. Он еще не вернулся, но это не было для нее неожиданностью. Она зажгла свечи, села на диван и доела бутерброд, который Ю вручила ей перед уходом со словами, что до завтра он все равно испортится. Мари расстроилась: ну вот, одним своим видом она вызывает у людей сочувствие. Ведь Анне и Фредерику Юханна бутерброд не предложила.

На полу перед ней валялось письмо с новым логотипом на конверте. Она вскрыла конверт. Юхан сообщал, что решил не заявлять на нее в полицию, но у него есть справка от врача, и если она когда-нибудь попытается причинить зло ему или его предприятию, он не преминет воспользоваться этим документом. Видимо, он боялся, что Мари решит ему отомстить. Она швырнула письмо на пол. От него несло лосьоном Юхана. Надо его сжечь.

Оглянувшись по сторонам, Мари уже в который раз отметила, что называет «домом» квартиру, такую же неуютную, как вся ее жизнь. Настоящим «домом» для нее навсегда осталось старенькое деревянное строение в Клифдене, где они держали ресторанчик на первом этаже, а сами жили на втором — там нашлось место и для мастерской Дэвида. Сколько же сил они потратили на этот дом — чинили его, красили, обставляли с любовью. Теперь о тех временах напоминала только скульптура у стены напротив дивана.

Она была из белой глины: двое влюбленных в страстном объятии. Руки одного плавно переходили в руки другого, ноги сливались в одно целое, одна голова смотрела двумя лицами, как у древнего бога Януса. Так она и сказала Дэвиду, когда позировала для скульптуры. Он покачал головой и рассказал ей о Ceratias holboelli — редком виде рыб, живущих на самой глубине, куда не проникают лучи солнца. Они обречены на жизнь в темноте и, найдя себе пару, верны друг другу до самой смерти. Дэвид утверждал, что самец, когда находит самку, так впивается в нее, что в конце концов они срастаются в одно целое — единый организм с общим кровообращением.

Закончив рассказ, он пристально посмотрел на Мари, и она вдруг остро ощутила свою наготу. Он мог лепить из нее все, что хотел. Вздрогнув, она попыталась прикрыться. Дэвид расхохотался.

— Трусиха! Смотри, я влюблюсь в нее вместо тебя! — сказал он и прижался губами к губам скульптуры.

Мари передернуло, но она послушно приняла прежнюю позу. Позже она привыкла к рассказам о неизвестных ей глубоководных рыбах, но все равно не испытывала к ним симпатии. Куда приятней было бы ощущать родство с дельфинами, резвящимися в лазурных волнах.

Она разглядывала скульптуру и гадала, когда же Дэвид соизволит прийти к ней сегодня. Ей вспомнилась их первая встреча. В тот вечер в пабе она стояла и слушала музыку, вытирая слезы, заливавшие лицо. Итальянцы исчезли, бросив прощальное «ciao bella». Повернувшись к стойке, Мари заказала пиво, быстро опустошила кружку, спросила у бармена, когда Дэвид будет выступать в следующий раз, и поспешила к машине, чтобы вернуться в отель прежде, чем алкоголь начнет действовать. Оказалось, музыканты будут играть там целую неделю.

Мари приходила в бар каждый вечер заранее, чтобы занять место, и с каждым разом садилась все ближе к сцене. Ей было наплевать, что рыжеволосый ирландец наверняка заметил невзрачную блондинку, помешанную на его музыке. А может, и не заметил. Играя на гитаре, он закрывал глаза и уходил в свой мир. В перерыве между песнями отвечал на аплодисменты улыбкой, переговаривался с другими музыкантами и даже смеялся, но стоило ему поднести к губам флейту, как он полностью отрывался от реального мира, а вместе с ним — и Мари. Звуки флейты терзали ее сердце, оставляя рваные раны, сочащиеся кровью. Ей с трудом удавалось сдерживать слезы. Наконец Мари призналась себе, что влюбилась в этого мужчину, который играл как бог. Его музыка заставляла ее умирать и возрождаться вновь. Он скоро исчезнет из ее жизни, а она даже не знает, какого цвета у него глаза.

Это произошло в самый последний вечер. На следующее утро ей нужно было поехать в аэропорт, вернуть машину в бюро проката и снова погрузиться в реальность. В тот вечер Дэвид повернулся к ней и заиграл кельтскую молитву собственного сочинения. Потом спустился со сцены, подошел прямо к Мари и сел на стул напротив. Впервые она видела его так близко, и глаза у него оказались голубыми, как весеннее небо.