Гребень Клеопатры - [15]

Еще больше Фредерик любил, когда мама пела. Он с наслаждением слушал, как она упражняется: горловые звуки, упражнения на согласные… Он знал, что так рождаются мелодии, открывавшие двери в другие миры. Классические арии ему не очень нравились, и он терпеливо ждал, когда дело дойдет до более «вульгарных» немецких куплетов и французского шансона. Марлен Дитрих. Эдит Пиаф. «Трехгрошовая опера». «Вестсайдская история». «Звуки музыки». «Кабаре». Даже сейчас, слыша эти мелодии, Фредерик чувствовал, как внутри у него все сжимается от сладкой боли и прорываются наружу подавленные, запретные чувства.

Иногда, когда родителей не было дома, от отваживался трогать мамины ноты и журналы, где были изображены женщины с длинными волнистыми волосами, гладкой прозрачной кожей, пушистыми длинными ресницами и выражением глаз, которое он видел у раненых животных на охоте. На них были кружева и золотые украшения, их плечи укутывали дорогие шали, руки были затянуты в модные перчатки. Эффектные шляпки, элегантные туфли на высоких каблуках. Фредерик воображал, как божественно пахнут эти женщины. Когда он был совсем маленьким, даже нюхал бумагу, надеясь уловить этот аромат. А став постарше, просто погружался в свои фантазии.

Напрасно он искал подобных женщин в реальной жизни. Сравниться с ними могла только его мама. Все остальные носили практичные штаны и рубахи, скрывавшие талию, а волосы собирали в небрежный пучок. И кожа у них была загорелая и обветренная, и губы не знали помады. Они ходили в лес по грибы в грубых сапогах, держали скотину, рожали одного ребенка за другим и по воскресеньям посещали церковь. Ему казалось, что мама, так же как и он, страдает от непонимания, но в тот единственный раз, когда он попытался с ней заговорить, она сказала ему странные слова.

— Ты не такая, как другие, мама, — повторил он.

— Но, милый, мне это нравится, — ответила она.

Позднее ему стало казаться, что он действительно ничего не понял. Ей нравилось одиночество, и она предпочитала быть «кем-то» в маленькой глухой деревеньке, чем «никем» в большом городе.

Фредерик же, напротив, обожал Париж, Берлин, Вену и другие столицы, куда приводили его одинокие странствия. В Берлине он слышал, как профессиональные артисты поют песни его детства на родном языке. Он восхищался ночными клубами Парижа и Венской оперой, любовался танцем живота в Египте и фламенко в Андалусии.

В Стокгольме трудно было найти что-то похожее. Происходящее там казалось жалким подобием увиденного в Европе, а театральные спектакли выглядели любительскими и бездарными. Пока Фредерик не зашел в «Фата-моргану» в Старом городе. И не встретил там Миранду…

Женщины поначалу не обращали на него внимания. Потом что-то изменилось, и он мог выбрать любую. Фредерик следил за собой и выглядел неплохо. Можно сказать, мужественно. Он хорошо одевался и умел найти тему для беседы, которая заинтересовала бы подругу на один вечер. Нет, он не собирался использовать женщин, просто хотел быть с ними. И не скрывал своих намерений, но, сам того не желая, нередко делал их несчастными. А потом страдал, видя, как его бывшие подружки в отчаянии бросаются в объятия подозрительных типов, которые наверняка тоже причинят им боль.

Все эти отношения не были серьезными: они никогда не затягивались настолько, чтобы девушку можно было представить Анне или Мари. Фредерик начал понимать, что с ним что-то не так, и в последние годы сторонился женщин, довольствуясь дружбой Мари и Анны. До встречи с Мирандой.

Еще за несколько дней до открытия «Фата-морганы» он знал, что новый клуб в Старом городе даст ему то, что он ищет, и первый же вечер оправдал его ожидания. Женщины, выступавшие на сцене, напоминали его маму, а мужчины, танцевавшие с ними, не имели ничего общего с его мужланом-отцом. Который пытался сделать из сына настоящего мужчину. И добился своего. Там, в лесу, среди мхов, душа Фредерика умерла, чтобы вернуться к жизни в новом обличье.

На следующий вечер Фредерик снова пришел в «Фата-моргану». Сел в красное бархатное кресло с бокалом в руке и наслаждался музыкой, цветами и запахами. Он не общался ни с кем, кроме хозяина.

В четвертый вечер он увидел на сцене Миранду.

У нее была стройная, но соблазнительно округлая фигура, та самая, «песочные часы», о какой мечтали все женщины, и длинные, до талии, рыжие волосы. Мама тоже была красивой, но слишком холодной. И Фредерик всегда предпочитал безупречной Грейс Келли ярких Аниту Экберг, Риту Хейворт и Аву Гарднер.

Облегающее золотистое платье подчеркивало грудь и бедра Миранды, на ногах у нее были золотистые босоножки на высоких каблуках. В тот вечер она пела песни Зары Леандер, и Фредерик сразу понял: именно такую женщину он всегда искал.

Он сидел в темном зале и смотрел на нее с твердым намерением подойти к ней после выступления. Он не постучал в дверь, а просто вошел, еще не зная, что собирается сказать.

— Меня зовут Миранда, — ответила она на незаданный вопрос и стала показывать ему свои костюмы, украшения и парики.

Ему показалось совершенно естественным то, что она не стала расспрашивать его о цели прихода. Казалось, они знали друг друга всю жизнь. Детство, случайная работа, старые связи не имели для них никакого значения. Важно было только настоящее и то, что они наконец нашли друг друга. Все остальное могло подождать. Он понял, что рыжий — не натуральный цвет ее волос, и ему захотелось узнать, какой же настоящий. Она рассказывала ему о своих любимых исполнителях — Барбре Стрейзанд, Джуди Гарланд, Уте Лемпер, пока ее снова не вызвали на сцену.