Гражданская война Валентина Катаева - [24]

Жаль, что не написал Бабель о чекистах – вот это в точности было бы благовествование о Шер-хане, сочинение Табаки. (До темы Бабель добраться не мог. Но до самих чекистов как добрался в 1917, так и не отставал – знакомства у него там были обширные; он откровенно разговаривал наедине с Генрихом Ягодой и имел в «очень хороших приятелях» Льва Шейнина – так сказать, весь диапазон сверху донизу).  

 Если не наблюдать, как расстреливают чекисты, то хоть понаблюдать между дел, как допрашивают следователи… Из письма 23.04.1925: “Позавчерашний день я провел в Лукьяновской тюрьме с прокурором и следователем, они допрашивали двух мужиков, убивших какого-то Клименку, селькора здешней украинской газеты. Это было очень грустно и несправедливо, как всякий человеческий суд, но лучше и достойнее было мне сидеть с этими жалкими убившими мужиками, чем болтать позорный вздор где-нибудь в городе, в редакции”.  

А если не чекистами и не следователями, то обычными убийцами тоже можно полюбоваться. Из письма 25.04.1925: "...Погода здесь дурная. Тепло-то оно тепло, но дует ветер, мелкий злой ветер с песком, такие ветры бывают в нищих пыльных южных городах. Я много ходил сегодня по окраине Киева, есть такая Татарка, что у черта на куличках, там один безногий парень, страстный любитель голубей, убил из-за голубиной охоты своего соседа, убил из обреза. Мне это показалось близким, я пошел на Татарку, там, по-моему, очень хорошо живут люди, т. е. грубо и страстно, простые люди..."

Убил соседа из обреза. Мне это показалось близким. Очень хорошо живут люди…  

Ну то есть не так хорошо, как могли бы – в клетки никого не сажают и не дразнят, по подвалам не расстреливают. Но хоть соседей убивают… (“Люди” здесь – та же системная ошибка, которая у Бабеля с оппозицией “люди – нелюди” прослеживалась выше).  

Бабель, еще письмо: "На днях решил засесть за рассказ для Вас, за отделку, но проснулся и вдруг услышал, как говорят бандиты, и весь день писал про бандитов. Понимаете, как услышал, как они разговаривают, - не мог оторваться".

И так всю жизнь. Как в декабре 17 услышал чекистские разговоры, так и не смог оторваться.

 Бывают зрелища и победнее, чем расстрелы, но все равно ничего. “В тот его приход он рассказывал мне, как был на кремации Эдуарда Багрицкого. Его пустили куда-то вниз, куда никого не пускают, где в специальный глазок он мог видеть процесс сжигания. Рассказывал, как приподнялось тело в огне и как заставил себя досмотреть это ужасное зрелище”.

Все тот же Эренбург: в тридцатые годы «Бабель поселился в квартире старой француженки в парижском предместье Нейи; хозяйка запирала его на ночь – боялась, что он ее зарежет. А ничего страшного в облике Исаака Эммануиловича не было; просто он многих озадачивал: бог его знает, что за человек и чем он занимается...» – хорошее сочетание фраз в пассаже вышло у Ильи Григорьича.  

Чуткая была старушка! Чуткая, но не аналитического склада: уловив совершенно точно, что от этого человека несет кровью , она не разобрала, что своими руками он никогда этой крови не прольет – только примкнет к проливающим, чтобы насмотреться. «Невкусно, но любопытно». Правда, не только насмотреться – поучаствовать тоже.  

Начинается коллективизация. Из других предприятий того же пошиба и масштаба, происходивших после 1920 года, ничего, кроме ряда немецких развлечений 40-х годов, не прослеживается. Ничего – решительно ничего – Бабеля участвовать в этом погроме не обязывало; разве ж оно дело писателей, хоть бы и советских?

Но пропустить такое он никак не мог. Сам попросился. Вспоминает Гехт: «Во время коллективизации Бабель попросил областных работников назначить его секретарем сельсовета в подмосковном селе Молоденове». В Молоденове Бабель проработал всю вторую половину 1930 года. Работал бесплатно – «за интерес».

Это примерно как если бы немецкий писатель Эн попросился покомандовать немножко каким-нибудь гетто в период его частичной разгрузки. Надо немцам отдать должное: они такого писателя и близко бы к работе не подпустили. А советские областные работники – почему нет? Назначили. «Но у этого странного секретаря сельсовета, - продолжает Гехт, - ...в избушку над оврагом заезжали военные в чине комкоров». Ну, комкоры – это еще что; как мы помним, Бабель был близко знаком с самим Генрихом Ягодой и вел с ним доверительные беседы. При таких знакомствах неудивительно, что областные работники не отказали.

Но не одной Московской областью жив человек. О чуть более раннем времени – рубеже 1929/30 - вспоминает Макотинский: «Получив от Киевской кинофабрики аванс по договору на сценарий «Пышка», Бабель внезапно увлекся событиями сплошной коллективизации и, даже не помышляя об экранизации мопассановского рассказа, отправился в большое село на Киевщине». Это была та самая Великая Старица, о которой Бабель написал несколько рассказов. На Киевщину он тоже отправился не просто наблюдать: киевские областные работники расстарались не хуже московских. В том же году Бабель писал: «Я принимал участие в кампании по коллективизации Бориспольского района Киевского округа – пробыл там с февраля по апрель сего (1930) года».