Гражданская рапсодия. Сломанные души - [8]

Тот приподнялся на локте, прищурился сонными глазами.

— Чего ещё?

— Поднимайтесь, господин ротмистр. Станция. Ваша очередь за кипяточком.

Со сна Будилович никак не мог понять, чего добивается подполковник. Он потряс головой, на лице отразилось недоумение.

— Давайте я схожу, Алексей Гаврилович, — предложил Толкачёв.

— Наступит ваш черед, и вы сходите, — ответил Липатников. — А ныне очередь господина ротмистра.

Будилович кивнул, как будто понял, наконец, чего от него хотят, спустился вниз, зевнул и потянулся за сапогами. Толкачёв отметил про себя: сапоги кавалерийские, гвардейские, с высокими голенищами и козырьком, не очень-то они вяжутся с синей купецкой поддёвкой.

Липатников вылил в кружку остатки воды и протянул пустой чайник ротмистру. Тот схватил его и ушёл. Проснулись барышни, с верхней полки над ними свесил голову Осин. Вагон просыпался, по проходу в обе стороны засновали пассажиры.

Липатников выглянул в окно, осмотрелся и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Простоим, по всей видимости, долго, в самый раз сходить на вокзал оправиться, — и обернулся к Черешкову. — Андрей Петрович, не покараулите вещи, покуда мы умоемся? А потом уж и вы?

— Непременно, — откликнулся доктор.

— А чтобы вам не скучать… Володя, составите доктору компанию? Вы уж простите, что прошу вас об этом, но вдвоём оно всё-таки сподручней.

Толкачёв не отказал. Очень хотелось умыться, привести себя в порядок, но ещё больше хотелось отплатить этим людям пусть даже небольшим содействием за то добро, которое они к нему проявили. Он посторонился, пропуская Осина и барышень к проходу, и почувствовал, как край платья Кати Смородиновой коснулся тыльной стороны ладони. Он поднял голову, но тут же отвернулся.

— Вы заметили, Владимир Алексеевич, что солдатских патрулей нет? — спросил Черешков, выглядывая в окно, и тут же пояснил. — Это первая станция Донской области. Я бывал здесь до войны. Проездом. Моя жена родом из Ростова. А вы сами не из Москвы будете?

Толкачёв отрицательно покачал головой.

— Из Нижнего Новгорода.

— Там я тоже бывал. На ярмарке. Шумная у вас ярмарка. А родители, по всей вероятности, служат?

— Мама преподаёт в епархиальном женском училище, отец заведует реальной гимназией.

— А вот я, представьте себе, из Вологды. Вологжанин. Имел честь служить земским врачом. Читали Чехова?

Толкачёв кивнул. Конечно же, он читал Чехова, но было это настолько давно, что из всего прочитанного помнился только один рассказ — Дом с мезонином — и Толкачёву почему-то стало неловко за то, что остальных рассказов он не помнит, и не только сюжетов, но и названий. И возможности обновить память не предвидится ещё очень долго.

Черешков взялся рассказывать, как в бытность свою врачом у него произошёл случай, весьма схожий с тем, который описал в одном из рассказов Антон Павлович. Он говорил спокойно, безлико, постоянно отвлекаясь на несущественные детали, и Толкачёву было неинтересно его слушать. Но он слушал и даже кивал иногда, соглашаясь с выводами рассказчика.

Вернулся Будилович — возбуждённый и без кипятка. Резким движением он бросил пустой чайник на стол и сообщил:

— К нашему составу прицепили два вагона. Теплушки. Только что видел. Но там тоже люди едут.

— А кипяток-то где, господин ротмистр? Опять пустые-с? — ровным голосом спросил Черешков.

— Какой кипяток? Вы слышали, что я сказал? Поезд и без того едва тащится, а к нам ещё два вагона прицепили! В Новочеркасске будем не раньше, чем через неделю.

Будилович преувеличивал. При той скорости, с какой они ехали, до Новочеркасска оставалось самое большее сутки. Но и два лишних вагона, тоже не радовали. Вернувшийся со станции Липатников пояснил, что в теплушках едут семьи членов Донского общества инвалидов войны, но это вряд ли кого-то обрадовало.

Поезд простоял, как и предсказывал Липатников, долго. В тендер грузили уголь. Будилович всё-таки принёс кипяток, но закончился он быстро, и в третий раз пошёл Толкачёв. После обеда поехали. Поезд, будто очнувшись от спячки, начал ускорятся. В сумерках проскочили Каменскую. Остановились уже за станцией верстах в трёх, в степи, где не было ни воды, ни угля. Вдоль состава дважды пробегал старший кондуктор, ругался в голос с кем-то из пассажиров, тревожил морозный воздух ударами молотка, и лишь спустя час снова тронулись в путь.

4 Новочеркасск, пассажирский вокзал, ноябрь 1917 года

За окном мелькали названия станций: Каменоломни, Казачьи лагеря, Персиановка. До Новочеркасска, по словам Черешкова, оставалось вёрст двадцать. Вагон преобразился. Однообразные разговоры о войне, о политике прекратились, все повторяли одно: скоро приедем. По проходу прошёл офицер, улыбнулся барышням. Несколько часов назад это могло вызвать удивление и беспокойство, но сейчас казалось вполне обыденным, как будто всю дорогу от самой Москвы по проходу ходили офицеры и улыбались дамам.

Липатников достал с полки баул и сказал:

— Что ж, стало быть, и нам пора переодеться, — и направился в тамбур.

Следом вышел Будилович. Оба вернулись минут через пятнадцать, Липатников в зимнем походном мундире с интендантскими эмблемами на погонах, Будилович в чёрном доломане с серебряными шнурами и в чёрных чикчирах. Барышни невольно подобрались; в гусарской форме Будилович стал как будто выше и мужественнее. Толкачёв почувствовал неловкость. Ему переодеться было не во что, и не потому что вещи украли на вокзале, а потому что даже в тех вещах формы не было.