Гражданская рапсодия. Сломанные души - [15]
Толкачёв закрыл глаза, так проще было сосредоточиться.
— В купе нас было семеро. Катя и ещё девушка по имени Маша. Я почти не помню её лица, оно… такое правильное и тоже красивое, но по-другому. Ещё был доктор, вроде бы, уроженец этих мест, он говорил что-то об этом. Или его жена? Не важно… Потом подполковник-интендант, до чрезвычайности хороший человек, и этот юнкер, что прибыл со мной. Мне кажется, он влюблён в Катю. Я только сейчас это понимаю. Он всё время старался что-то для неё сделать, чем-то угодить. А я даже не смотрел в её сторону. Я боялся, я… не хотел, чтобы кто-то догадался, о чём я думаю.
Толкачёв снова посмотрел в окно. Сани проехали, снег падал на оставленный полозьями след, засыпая его медленно и неотвратимо.
— Это надо забыть, — задумчиво произнёс он. — Надо забыть… Забыть… — и вскинулся, словно очнувшись. — Вряд ли мы встретимся. Да и какая может быть любовь? Война. Говоришь, на мне учебный процесс? Тогда с завтрашнего дня начнём занятия по боевой подготовке. Патронов лишних нет, правильно понимаю?
— Правильно.
— В таком случае, будем изучать штыковой бой.
— Коли штыком, бей прикладом! — шутливо продекламировал Парфёнов девиз с военного плаката.
Толкачёв шутки не принял.
— Пехота — не конная разведка, здесь штык — главное оружие, и это не шутка.
— И не думал шутить, наоборот, поддерживаю тебя полностью. Учи их, Володя, учи. До пота, до мозолей. Но завтра. А пока спать.
— Ты ложись, — Толкачёв кивнул. — Ложись. А я посмотрю, кого мне учить придётся.
Парфёнов расстегнул китель.
— Вон там в шкафу все дела, — он зевнул. — Не против, если ещё по бокалу? Чтоб спалось лучше.
— Да, налей, я… Стол твой займу?
— Занимай, разумеется. Теперь это и твой стол тоже.
Толкачёв подошёл к шкафу, начал перебирать папки. Личные дела. Достал одну, прочитал запись на титульном листе: «Тихонов Алексей, 1902 года рождения». Этому мальчику всего-то пятнадцать лет, а он уже готов идти воевать. И умирать, если потребуется. Толкачёв взял следующую папку: «Переверзев Георгий, 1903 года рождения». Этому вовсе четырнадцать. Куда они торопятся? Молодость не ведает страха смерти, ибо смерть для неё понятие абстрактное, и дай-то бог, чтобы начальникам хватило ума и смелости не отправлять этих детей в бой. Дай-то бог.
Утром Парфёнов бросил на кровать чёрную шинель и пояснил кратко:
— Тебе.
— Она же морская.
— А ты в плаще ходить собрался?
— Меня в первом же бою подстрелят. Я как мишень на снегу буду выглядеть — в чёрном на белом.
— Зато умрёшь, как русский офицер. Или ты другой судьбы ищешь?
Нет, другой судьбы он не искал. Толкачёв взял шинель за плечи, поднял. Не новая, рукав обожжён и, кажется, прострелен. Как она похожа на ту, которую он хотел купить на станции в Лисках. Кто носил её до него?
— Осталась от одного лейтенанта, — словно отвечая на вопрос, сказал Парфёнов. — Уехал в Новороссийск. Кораблей-то у нас нет.
— А формы? Пусть даже солдатской?
— Увы. Но есть фуражка и сапоги. — Парфёнов достал всё из шкафа. — И вот ещё, — он положил на кровать револьвер и высыпал рядом горсть патронов. — Через пятнадцать минут общее построение. Поторопись.
Толкачёв осмотрел револьвер, откинул барабан, вставил в пустые гнёзда патроны, потом надел шинель, переложил во внутренний карман завёрнутый в шёлковый платок орден и крест. Затянул ремень. Хорошо, что фуражка армейская, хотя со стороны это смотрится смешно: чёрная морская шинель и армейская фуражка. Ну да теперь не до вопросов этикета.
Батальон выстроился во внутреннем дворике. Парфёнов не преуменьшал, когда говорил, что людей не хватает. Могло показаться, что на плацу стоит потрёпанная в боях воинская часть — явный недокомплект личного состава, люди в обносках, большинство вовсе в казацких чекменях и папахах, кадеты морских училищ в бескозырках и бушлатах. За подобное нарушение формы полагалось серьёзное взыскание. Но Толкачёв тут же вспомнил, что и сам одет отнюдь не по уставу. Ладно хоть оружие у всех. Правда и здесь не обошлось без накладок. Кадеты были вооружены трёхлинейками, а юнкера винтовками Манлихера и однозарядными Гра. Подобное разнообразие в бою могло сказаться не самым лучшим образом.
Перед строем стояла группа офицеров, Парфёнов представил всех.
— Штабс-капитан Мезерницкий, капитан Донсков, ротмистр Скасырский.
С Мезерницким Толкачёву уже доводилось встречаться в Петербурге. Знакомство произошло во время восстания юнкеров. Они вместе захватывали телефонную станцию, пытались удержать её. Мезерницкий произвёл тогда сложное впечатление: глаза прищурены, тонкие губы; человек, несомненно, сильный, только сила эта направлена целиком в него, а не наружу. Он поднял в атаку юнкеров на Каменоостровском проспекте, но, казалось, что вперёд его двигала не любовь к родине и не жажда к самопожертвованию, а самолюбование. Если бы в окна ближайших домов не выглядывали молоденькие барышни, весь его порыв снизошёл бы до демонстрации обыкновенного нигилизма. Тем не менее, Толкачёв обрадовался, увидев штабс-капитана, — ещё одно знакомое лицо.
Рядом с Мезерницким стоял командир кадетского взвода капитан Донсков. Лет тридцати, среднего роста, на поясе казацкая шашка. Он нервно топтался и втягивал голову в плечи, как будто замёрз. Но в сравнении со вчерашним днём, утро было тёплое; тучи по-прежнему стягивали небо, однако снег прекратился, а воздух стал настолько вязким и тягучим, что даже пар изо рта вырывался неохотно. Донсков хмурился, косился на тучи, на сугробы и вздрагивал. Наконец он поёжился и произнёс хрипло:
Вестерн. Не знаю, удалось ли мне внести что-то новое в этот жанр, думаю, что вряд ли. Но уж как получилось.
Злые люди похитили девчонку, повезли в неволю. Она сбежала, но что есть свобода, когда за тобой охотятся волхвы, ведуньи и заморские дипломаты, плетущие интриги против Руси-матушки? Это не исторический роман в классическом его понимании. Я обозначил бы его как сказку с элементами детектива, некую смесь прошлого, настоящего, легендарного и никогда не существовавшего. Здесь есть всё: любовь к женщине, к своей земле, интриги, сражения, торжество зла и тяжёлая рука добра. Не всё не сочетаемое не сочетается, поэтому не спешите проходить мимо, может быть, этот роман то, что вы искали всю жизнь.
Сегодня мы знакомим наших читателей с творчеством замечательного грузинского писателя Реваза Инанишвили. Первые рассказы Р. Инанишвили появились в печати в начале пятидесятых годов. Это был своеобразный и яркий дебют — в литературу пришел не новичок, а мастер. С тех пор написано множество книг и киносценариев (в том числе «Древо желания» Т. Абуладзе и «Пастораль» О. Иоселиани), сборники рассказов для детей и юношества; за один из них — «Далекая белая вершина» — Р. Инанишвили был удостоен Государственной премии имени Руставели.
Роман-мозаика о тайнах времени, любви и красоты, о мучительной тоске по недостижимому и утешении в вере. Поэтическое сновидение и молитвенная исповедь героини-художницы перед неведомым собеседником.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
Дамы и господа, добро пожаловать на наше шоу! Для вас выступает лучший танцевально-акробатический коллектив Нью-Йорка! Сегодня в программе вечера вы увидите… Будни современных цирковых артистов. Непростой поиск собственного жизненного пути вопреки семейным традициям. Настоящего ангела, парящего под куполом без страховки. И пронзительную историю любви на парапетах нью-йоркских крыш.
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…