Граждане Рима - [19]

Но тут ей показалось, что она узнаёт знакомую красную крышу пакгауза. Прямо по курсу была безлюдная пристань. Через пару минут они проплывут мимо. Пора.

Она встала и успела отступить как раз вовремя, когда один из офицеров вышел из кубрика проверить заключенных. Хорошо — одним меньше. Когда он вернется? Минуты через три?

Она пригнулась и, двигаясь по палубе, обогнула кубрик, собрав в комок остаток энергии, чтобы глаза окружающих ее людей глядели куда угодно, кроме тюремного парома. Она знала, что ей придется удерживать их в таком состоянии, одновременно делая нечто неизмеримо более трудное, не тратя лишних сил и постоянно ожидая услышать громыхающие по палубе шаги четвертого офицера.

Опустившись на колени перед дверью кубрика, она просочилась внутрь, как дым, повисший в воздухе, заставила их вдохнуть себя, проникая в их кровь и мозг. Распространившись среди троих человек, она почувствовала, что опасно истончается и уже наполовину растворилась, а оставшееся за металлической дверью тело теперь казалось темным и чужим, как онемевшая рука, которую отлежал во сне.

Это было прямо противоположно тому, что она сделала с мужчиной на военном пункте: вместо того чтобы направить их мысли в определенное русло, она старалась рассеять их, убаюкать, сквозь плавучий мусор случайных обыденных желаний завлечь в такую бездну отвлеченности, чтобы они даже не расслышали раздавшихся рядом чужих шагов. Она обнаружила, что ей помогает ритмичное урчание мотора и одинаковые узоры водной ряби. Она услышала, как приглушенные звуки разговора постепенно стихают и смолкают окончательно. Но она не могла заставить их впасть в нужное ей состояние, наполовину не впав в него сама; она разрывалась между мягко навалившейся вялостью и своей же собственной неусыпностью. Но она так устала, чувствуя, что каждую секунду может утратить равновесие и, освободившись от них, вернуться к себе в счастливой дреме.

Снаружи, на палубе, ее тело тяжело подняло руку и потянуло за дверную ручку. Это было все равно что направлять свои движения, глядя в зеркало. Неуклюжие пальцы промахнулись и вместо ручки ухватили воздух. Уна попробовала снова, вернув небольшую часть себя в свою черепную коробку. Ручка повернулась. Все еще держась за нее, она увидела, как управлявший катером офицер приподнял голову и застыл. Но тут же отвернулся, снова глядя на реку, и Уна почувствовала, как искорка бдительности, вспыхнувшая было в нем, гаснет.

Она открыла дверь и тихо ступила в кубрик. Часть ее, та, что слилась с самым молодым солдатом, смутно сосредоточилась на вкусе и твердости ногтя, который он грыз. Никто не пошевелился. Она протиснулась сквозь узкое пространство между сиденьями солдат и ленивым движением лунатика потянулась к ящику с ключами. Ничего не подозревающий рулевой следил за тем, как мелкие волны вспыхивают безупречно ограненными алмазами. Уна набрала комбинацию, вздрагивая при каждом писке, который издавала клавиатура. Снова почувствовав угрожающее внимание стоящего рядом, она замерла, дрожа. Но импульс снова затих. Уна взяла связку ключей, закрыла хранилище и все так же медленно, все так же мягко выплыла из кубрика.

Охранник поднимался по трапу. Дверь открылась в тот самый момент, когда Уна, одним яростным рывком вернувшись в себя, бросилась на корму, без всякой защиты, на виду у всех. Матрос с баржи увидел, как кто-то стремительно бежит через низко сидящее в воде серое судно, но, когда он повернулся, чтобы рассмотреть странное явление попристальнее, интерес его почему-то иссяк, и минуту спустя он уже ничего не помнил.

Через секунду после того, как охранник вошел в кубрик, Уна стремглав кинулась к двери и побежала вниз по лестнице.

Когда она достигла низа лестницы, что-то случилось с ее зрением, под ней словно разлилась темнота, и пол, медленно качнувшись и приподнявшись, ударился о ее колени и выбил ключи из рук. Только тут она поняла, что у нее подогнулись ноги. Она кое-как поднялась, яростно негодуя на себя, и схватила связку ключей. Слышал ли кто-нибудь ее падение? Да, но разве что заключенные. В обнаженном воздухе повис страх. Кто-то, не Сулиен, визгливо всхлипывал, жуткий звук. Но Уна, сжав губы, постаралась оттолкнуть назойливый звук как можно дальше. Некоторые из заключенных молились, но это мало ее интересовало.

Уна пошла вперед. И ключи, и камеры были пронумерованы, и она могла бы найти дорогу к Сулиену вслепую.

Едва войдя, она заговорила. «У нас двадцать пять минут», — твердо сказала она, испытав новый шок при виде брата: высокий и чужой, со знакомым лицом, но Уна тут же прервала поток старых образов, столпившихся, поблекших, отдаленно напоминающих цвет его волос и глаз, и поправилась. Семь лет. Времени на воспоминания не было.

— Двадцать пять минут, — повторила она. — Плавать умеешь? Надо идти сейчас же.

Но Сулиен, казалось, не слышал ее.

— Это не можешь быть ты, — сказал он то ли шепотом, то ли одним дыханием, словно реальный звук мог спугнуть ее, доказать, что ее вовсе и нет здесь. Он хотел крепко прижать ее к себе, чтобы удостовериться, что это Уна, но почему-то не смог. Он осторожно взял ее за руки, которые слегка отдернулись, но были вполне реальны.