Граждане Рима - [15]

Она еще не успела заметить его — приопустив веки, она без всякого выражения глядела в лежавшую у нее на коленях книжечку. Сулиен на секунду остановился в дверях, замерев при виде Танкорикс. Ему было приятно, и не только потому, что все его тело пронзили маленькие острые стрелы желания. Нелепо было бы сказать «Здорово!», однако слово это едва не вырвалось у Сулиена, ему хотелось поздравить Танкорикс с чудесным, счастливым превращением. Она возникла перед ним доказательством его веры в то, что все происходящее в мире — на благо.

Он сделал шаг вперед, она оторвалась от книги, и он увидел всегда поражавшую его голубизну ее неизменившихся глаз.

— Ну ты и высоченный! — сказала Танкорикс. Спрыгнув с дивана, она подошла ближе и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Ее макушка едва доставала ему до плеча. — Ужасно! — улыбнулась она. — Когда это ты успел так вымахать? Рядом с тобой я просто карлик. Никому и в голову не придет, что я старше тебя.

Это была правда, и не только потому, что Сулиен стал высоким. В четырнадцать на него было жалко смотреть — таким ужасно вытянутым, долговязым и нескладным маленьким мальчишкой он казался, но теперь вид у него стал совсем иной. Его торс четко очерченным конусом сужался к узким бедрам, и ему слишком часто говорили, что он красавец, чтобы не поверить в это.

— Не желал бы я тебе быть высокой, — ответил он. — Я вечно за все задеваю. Ноги торчат из кровати. А за парту мне просто не поместиться.

На самом деле ему нравилось быть высоким.

— Рад тебя видеть, — сказал он.

— Не притворяйся таким удивленным, — ответила Танкорикс, и оба рассмеялись.

— Мне нравятся твои волосы, — сказал Сулиен почти так, как могла бы сказать ее подруга, впрочем не совсем невинно.

Танкорикс потянула за длинный завиток:

— На это уходит целая вечность. Знаешь, как болят руки, когда приходится самой делать завивку? Но мама говорит, что купит мне парикмахершу.

И она тут же отвела взгляд, закусив губу, и Сулиен понял, что, упомянув о рабах, она решила, что оскорбила его. Он почувствовал укол недоверчивости и неудовольствия, какой чувствовал всегда, когда ему напоминали, что он в некотором роде раб. Но это быстро прошло — главное, Танкорикс заботилась о том, чтобы не обидеть его.

— Где Катавиний и… — Сулиену было как-то неловко употреблять имя ее матери — Приска?

Танкорикс изысканно вздохнула и возвела взор к потолку:

— Решают, что со мной делать. Распоряжаются мной. На примете уже есть один молодой человек…

Тут они услышали звуки сандалий на лестнице и инстинктивно разбежались, сами не понимая почему.

Тем вечером он не ужинал вместе с остальной семьей, согласившись только появиться с запозданием.

Когда назавтра ему пришлось видеть Танкорикс, она украдкой улыбалась ему из-за спин родителей. Они уже чувствовали себя заговорщиками. В приемные часы ее лицо мерещилось ему вместо лиц пациентов.

В тот вечер он мельком увидел всю семью в сборе, прежде чем Катавиний повез дочь в город. Приска положила руку на плечо дочери, и ее красивое лицо выдавало едва сдерживаемое нетерпение. Она постоянно вздыхала. Катавиний, как всегда, смотрел на Танкорикс слегка нахмуренно и озадаченно, словно не понимал, кто она такая и что здесь делает. На лице Танкорикс было написано терпеливое, довольное и отсутствующее выражение, что казалось немыслимым несколько лет назад. Но она увидела Сулиена сквозь неплотно притворенную дверь, и краешки губ ее дрогнули.

Он снова поел один и пошел в приемную. Какое-то время он бесцельно проверял маленькие блестящие инструменты, разложенные на подносах. Затем, усевшись на кушетку для пациентов, стал читать. Но все равно плохо понимал, что делает. Они никак не договаривались, но Сулиен не сомневался, что рано или поздно Танкорикс как-нибудь найдет его здесь.

Прошло немало времени, когда он услышал, как вся троица вернулась и дом ожил, зашевелился, застучал, а затем снова погрузился в тишину. Но он ждал. Затем дверная ручка тихонько повернулась, и Танкорикс смущенно переступила порог приемной. Оба рассмеялись, одновременно делая друг другу знаки, что надо вести себя тише. Теперь они стояли совсем близко, и взгляды их встретились на нескромно затянувшееся время. И снова они рассмеялись, на сей раз притворно виновато. Сулиен знал, что смех это род признания, и подумал было поцеловать Танкорикс, но остановился в нерешительности и вежливым, скучающим тоном осведомился, хорошо ли она провела вечер.

— Театр. Такая скука, — сказала Танкорикс, поморщившись. — Впрочем, вряд ли можно винить пьесы за то, что они скучные, когда публика только и делает, что глазеет друг на друга. — Она была одета на выход, вся в белом. Изящным движением она присела на кушетку для пациентов и подпрыгнула на ней: — Фу. Больные. Как ты только можешь?

В конце концов оба оказались сидящими на полу, как дети, снова смущая друг друга долгими взглядами.

— Ты рада, что бросила школу? — спросил Сулиен.

Лицо Танкорикс застыло.

— Конечно. О, конечно, — тихо произнесла она. — Я ненавидела ее.

— Почему?

Она нахмурилась и продолжала, растягивая слова:

— Помнишь меня, когда я была моложе? Тяжелые были времена, правда? Конечно, потом… — Она снова замолчала и скромно оглядела свое красивое тело. — С тех пор как я поняла, что могу выглядеть нормально, многие девушки вдруг захотели со мной дружить… люди, которые… от которых потом было не отвязаться.