Граница дозволенного - [56]

Однако Эсекьель предпочитает лечь в комнате для гостей. Не дав мне вставить и слова, он исчезает на лестнице, ведущей вниз. Я остаюсь в гостиной, пытаюсь читать, но сосредоточиться не получается. Он меня совершенно огорошил: это ведь его постель, как он не понимает? Почему он не пользуется тем, что ему принадлежит? Однако устраивать сцену глупо, это не самая лучшая прелюдия к примирению. Я внушаю себе, что не нужно ничего форсировать, не нужно идти наперекор его принципам: чтобы пробудилось желание, он должен снова почувствовать себя со мной как дома.

Девятый час. Меня одолевают сомнения, стоит ли будить Эсекьеля. Может, пусть лучше спит, пока не выветрятся все следы вчерашнего приключения? Однако очередной подземный толчок, сопровождаемый гулким рокотом, выкуривает сонного зверя из берлоги. Эсекьель с широченной улыбкой потягивается, даже не догадываясь о терзавших меня сомнениях. Задравшаяся футболка открывает живот, к которому мне ужасно хочется прикоснуться. За спиной Эсекьеля догорает закат.

— Трясет, — констатирует он, зевая. — Так сладко, как здесь, мне нигде не спится. В сад пойдем?

— Поздновато…

— Давай прогуляемся.

Я веду его к перголе. Тростниковая крыша уже настелена, но сидеть внутри пока не на чем. Эсекьель окидывает взглядом конструкцию, мысленно взвешивая опоры, пытаясь представить, как тонущая в сумерках беседка будет выглядеть при свете дня. Наверху в окнах дома отражаются последние закатные лучи.

— Не стала ждать зимы?

— Мне нужно было чем-то занять мысли.

Неожиданный клекот проснувшегося сычика заставляет меня улыбнуться. На душе становится легче. Этот крошка филин, ни разу пока не показавшись мне на глаза, скрашивал пением мои одинокие ночи, как и тявканье лис, выходивших в ночной дозор.

— Не злись на меня, — примирительно просит Эсекьель, воодушевленный, видимо, сменой моего настроения.

— Не злюсь, — отвечаю я ласково.

— Ты действительно думаешь, что мы можем попробовать снова?

Он спрашивает так, будто не забывал об этом ни на секунду с самого приезда. Жаль, что лицо его плохо видно в сумерках и я не могу разобрать, что на нем написано — страх, недоверие или надежда? По голосу не поймешь.

— Да… Если примем жизнь такой, какая она есть. — Догадавшись, что заготовленная фраза может быть неверно истолкована, поспешно добавляю: — Избавившись от камня преткновения.

Я хочу, чтобы он обнял меня и поцеловал, слова для нас уже давно пустой звук. Пусть «сделает хоть что-то». Он сообщает, что вечером во вторник летит на Кубу на десять дней — его пригласили на семинар в «Каса де лас Америкас». Перти тоже летит, после семинара покатаются по острову. Сближающая нас темнота придает мне сил, и я думаю, что дождусь его, как и подобает тем, кто имеет семью. В саду заступает ночная смена — летучие мыши, вслед нам несутся рулады сычика.

Готовя ужин, я вновь начинаю терзаться сомнениями, пока Эсекьель листает журнал за обеденным столом. Почему бы ему не вернуться сразу после семинара? Если Перти и в Чили не самая подходящая компания, то уж на Кубе тем более. Я представляю, как они надираются в каком-нибудь гаванском баре, подцепив парочку телок. Сердце сжимается от ревности. Или от разочарования? Почему ему даже не приходит в голову пригласить меня с собой? Если он хочет вернуться, разве не логично было бы отложить все дела? Неужели этот семинар настолько важен?

Ризотто готово. На посторонний взгляд может показаться, что мы слишком перегружаем ужин формальностями, однако на самом деле маленькие ритуалы помогают освежить в памяти годы совместной жизни. Я подаю на стол, Эсекьель не притрагивается к еде, пока я не сяду, а попробовав, хвалит, зная, что я подхвачу тему. Бутылочку с маслом, чтобы заправить салат, первой всегда беру я и ставлю ее потом перед ним. Этот ритуальный танец, выученный за долгие годы, слегка притормаживает маховик, начавший раскручиваться после нашего развода. Скоро пора будет укладываться. Хочется верить, что к вечеру Эсекьель вновь почувствовал себя хозяином, воссоединившись наконец со своим призраком, который жил тут со мной все это время. Прихватив сигареты и виски, мы устраиваемся в двух креслах у огня, и разговор сползает на привычные темы о родных, друзьях, работе. Как бы я хотела одним махом прервать этот сеанс новостей каким-нибудь хлестким, воинственным, расставляющим все точки над i заявлением. Но я держусь. У меня нет ни сил, ни решимости противостоять потоку отупляющих банальностей.

— Моя сестра вообразила, что мы развелись из-за Бернардо. Ей шепнула наша невестка, которую, в свою очередь, просветила твоя сестра.

Начала за здравие, думая посмеяться над нелепыми слухами, а заканчиваю за упокой, с возмущением, словно более мерзких сплетниц в жизни не встречала.

— Да. Мария ко мне как только не приставала, вытягивая истинную причину, — кивает Эсекьель. Но голос у него безразличный, как будто речь идет просто о детской шалости.

— И что ты ей ответил?

— Ничего. И это ее вывело из себя. Она придумала, что ты сравнивала меня с Бернардо и не в мою пользу. Якобы ты говорила, будто тебе нужен рядом настоящий мужчина.