Граница дозволенного - [2]

На первый взгляд наша семья ничем не отличалась от других. Однако на самом деле мама, прикидываясь милой и любезной перед посторонними, весь свой эгоизм приберегала для родных. А отца, несмотря на типичную для всех врачей маску невозмутимости и цинизма, профессия наделяла властью лишь в пределах кабинета и примыкающей процедурной. За порогом этих владений, расположенных в самом унылом здании на улице Гуардия-Вьеха, с него разом слетали уверенность и целеустремленность. При таком раскладе родители никак не могли вырваться из порочного круга вечного недовольства. Маменькины страсти гасились отцовским безволием, а отцовские старания обесценивались маминой ненасытностью.

Я подготовилась к приезду Хосефины. Съездила за покупками в Майтенсильо — многолюдный курортный городок в пяти километрах к северу. На рынок в рыбачью бухту выбралась пораньше, до наплыва отдыхающих, которых интересует не столько рынок, сколько тусовка. По той же причине никогда не езжу на понедельничную ярмарку в Пучункави после десяти утра.

Вернувшись, я спустилась в сад, срезать цветов для букета, и прошлась по дому, проверяя, все ли в идеальном порядке. Постель на кровати Хосефины сбрызнула вербеновой водой, а в ванную поставила ветку душистого горошка. Оставшееся время провела у плиты. Увидев, что я устроила здесь все по-своему, сестра убедится воочию: я сама себе хозяйка, все в моих руках, и даже развод не способен изменить понятный и привычный мне образ жизни.

Дом мы строили на деньги, полученные в наследство после смерти родителей. Проект воплощался в жизнь по моему вкусу, с одобрения Эсекьеля, но без согласования со свекром, поэтому пришлось выдержать не одну баталию и пересадку. Мы поручили работу молодому архитектору, с которым я когда-то сотрудничала, и он согласился, что здание должно гармонично вписаться в пейзаж, поэтому дом лепится к склону и спускается вниз, в заросшую аутентичной чилийской флорой лощину. Именно из-за лощины мы и купили этот участок. Агент уже отчаялся его выставлять — всех покупателей отпугивал склон и недостаток «полезной площади», хотя на самом деле площади тут хоть отбавляй, пять тысяч квадратных метров. Просто всем подавай большой, абсолютно ровный газон, символ мечты об упорядоченной благополучной жизни преуспевающего семейства — и чтобы детям было где носиться.

Дом смотрит окнами на вечнозеленые северные холмы и состоит из трех деревянных кубов, нанизанных на внутреннюю лестницу. В самом высоком кубе располагается гостиная-столовая-кухня, из которой видно открывающееся далеко за лощиной море. В среднем устроены две гостевые спальни, с ванной и маленькой гостиной, а в самом нижнем — моя комната с выходом в ослепительную ванную. С кровати открывается вид на зеленеющие за огромным окном густые заросли шинусов, криптокарий, больдо и азар. А еще гигантских эскаллоний. Участок утопал в зелени изначально, и довести этот сад до ума оказалось не так уж трудно. Выровняв квадратов пятьдесят справа от главного куба, я сделала там цементный бассейн — что-то типа колодца размером два на два, а вокруг засеяла короткой газонной травой, не требующей особого полива. Склон расчертили ведущие в лощину тропинки, через ручей перекинулись невесомые деревянные мостики, пропитанные — как и стены дома — темным маслом под названием «Карболин». Оставалось только подстричь и подрезать кроны, наладить орошение для уже имеющихся на участке растений и подсадить к ним привезенные из питомника, специализирующегося на истинно чилийской флоре.

Вообще-то, если вдуматься, не такая уж пустяковая была работа. Строительство дома закончилось четыре года назад, и все равно каждый новый сезон дел невпроворот — каменная кладка, очередная тропинка, посадки под деревьями в лощине. Прошлой зимой, насмотревшись на засилье либертий в окрестных долинах, мы тоже высадили эти тенелюбивые растения с ланцетными листьями, цветущие махровыми кистями лазоревого цвета с шафранными пестиками. В этом году я хочу построить перголу[1]. Хорошо, что у меня есть Сезар, без него пришлось бы туго. Он устроился к нам каменотесом, когда мы возводили стенки, в садоводстве не разбирался совершенно, а теперь, год спустя, даже мне фору даст — у него, как выяснилось, зоркий глаз на вредителей и легкая рука в пересадке.

Любовь к растениям у меня от бабушки Росетты, которую настолько не интересовали повседневные бытовые проблемы, что даже маменькины излияния она слушала с отсутствующим выражением лица независимо от темы и обстоятельств. Свои последние годы она прожила с нами и не упускала возможности, взяв меня за руку, погулять по саду. Бабушка была высокой, дородной, белые как лунь волосы взбивала в пышный начес. Когда я отказывалась ее сопровождать, вмешивалась мама, и тут уж отвертеться не удавалось. Мы жили тогда почти в пригороде, на Пьедра-Роха в районе Лос-Доминикос, и какие только птицы не гостили в нашем саду — певчие дрозды, скворцы, длиннохвостые трупиалы… Моим одноклассницам в сутолоке городских улиц встречались разве что воробьи. Бабушка показывала мне, как обращаться с растениями, заставляя заучивать названия всех, что еще способны были рассмотреть ее слабеющие глаза. С разрешения мамы она отгородила в саду тенистый уголок и там, под парой старых мыльных деревьев, посадила азалии. Особой ее гордостью была махровая оранжевого цвета и еще одна, усыпанная мелкими желтыми цветками. По средам, когда приходил садовник, бабушка проводила во дворе весь день, раздавая указания. Я, возвращаясь из школы, слышала из своей комнаты ее прерываемое длинными паузами бормотание и недоумевала, какая радость от столь монотонного занятия. Только после бабушкиной смерти у меня проснулся интерес к природе. В шестнадцать лет я стала ухаживать за ее азалиями и совершать вылазки в дикие холмы, находившиеся сразу через дорогу. Тем самым я определила свою дальнейшую судьбу.