Грандиозная история музыки XX века - [208]
Скрябина многие считают философом, в этом мнении есть существенная доля преувеличения. Скрябин был скорее эгоцентрик, чем философ: его философская доктрина, составленная из воззрений Фихте, Шопенгауэра, Ницше (он в юности, как и многие в то время, был ницшеанец) и теософов, свелась к довольно непоследовательному солипсизму (если, конечно, имеет смысл вообще рассуждать о последовательности такой вещи, как солипсизм). Из Фихте он взял субъективизм и диалектику (которую применял довольно механически и догматически), из ницшеанства произвел для себя культ Гения (вот он пишет: «История человечества (вселенной) есть история гениев… Толпа – разбрызги сознания гениев, их отражение»). Исторические его воззрения, по свидетельству Плеханова, сформировались под влиянием идей Карлейля, полагавшего, что историю творят «герои»[2046].
Впрочем, в своем солипсизме он, как и подобает русскому «широкому человеку», пошел существенно дальше Ницше – Лосев, в некотором даже восхищенном ужасе, говорит о нем: «Сверхчеловечество» Ницше меркнет и кажется перед скрябинским индивидуализмом недостаточно солидным»[2047]. Гением, таким образом, он полагал в первую очередь и единственно – себя и утверждал, что мир и Вселенная – порождение сознания, причем свое собственное сознание, сознание Гения, он считал единственно порождающим – все прочие сознания, посмевшие бы симметрично утверждать, что они, в свою очередь, порождают Скрябина, по его мысли, заблуждались, ибо прежде он породил их.
Потом он, впрочем, выходит из этого эмпирического солипсизма и внезапно начинает утверждать наличие в мире объективного, универсального сознания, которое всегда одно и тождественно себе, в то время как «частные сознания» – это только лишь частные состояния универсального сознания в пространстве и времени; еще чуть позже на свет появляется не только сознание, но еще и трансцендентное ему тело: «Итак, бытие для меня есть, с одной стороны, мое переживание, а с другой – внешний этому переживанию мир (в том числе мое тело)». С появлением объективно существующего тела философская система Скрябина, при всем ее мистицизме, начинает неуловимо походить на систему материалистическую (Лосев этот ее уклон называет «материалистическим феноменализмом»), звучат аргументы диалектики («растение – отрицание семени»), и вот уже появляется такая категории Вселенной, как движение, а человеческое сознание становится ее, Вселенной, высшей формой существования. В конце концов, впрочем, он договаривается до предсказуемого: «Человек-Бог является носителем универсального сознания», – или даже так: «…выраженная в форме мышления история вселенной есть рост человеческого сознания до всеобъемлющего божественного сознания – она есть эволюция Бога…»[2048] Это теургическое начало в Скрябине, эта тяга к обожению являлась характерной чертой вообще всего русского символизма, отличающей его в этом смысле от символизма западноевропейского, который был течением чисто эстетическим, и превращающая его в этико-религиозную доктрину, в первую очередь – под влиянием работ Владимира Соловьева. Вячеслав Иванов, друг Скрябина, сформулировал задачу символизма как «a realibus ad realiora» – «от реального к реальнейшему»; то есть от видимого (мнимого или ложного, согласно докетизму гностиков) мира – к миру подлинных сущностей; и это совершенно скрябинская траектория[2049].
Подвергнувший мировоззрение Скрябина подробному разбору молодой Лосев, думается, впрочем, допускает одну психологическую ошибку (понятную в силу очевидной неприязни, которую он, как христианин, испытывает к Скрябину-«сатанисту»): а именно трактует философские построения Скрябина не как поэтические воззрения, а как прямое руководство к действию. Меж тем Скрябин философию знал плохо. Его философским образованием занимались князь Сергей Николаевич Трубецкой, профессор Московского университета, и брат его гражданской жены, Борис Шлецер, оба люди с фундаментальными в этом вопросе познаниями[2050]. Трубецкой приглашал его на собрания «Философского общества», которые Скрябин одно время посещал[2051]. Шлецер, по словам Лосева, «довольно удачно иной раз напичкивал его современной западной философией» и познакомил его с воззрениями Фихте, однако дальше дело не особо пошло[2052]. Из Фихте, в частности, Скрябин вынес следующие представления: «Материал, из которого построен мир, есть творческая мысль, творческое воображение», «Все – мое творчество» и «…мир есть активность моего сознания»[2053]. Из мысли Шопенгауэра о том, что музыка никогда не причиняет действительных страданий, он сделал вывод, что «минор должен исчезнуть из музыки»
