Гранд-отель - [65]

— У господина директора прекрасная фигура, — говорит один из элегантных приказчиков. — Костюмчик сидит будто на заказ сшитый.

— Ни одного шовчика не придется расставлять, — поддакивает второй.

— Бесподобно! Среди наших клиентов мало кто может похвастаться такой стройной талией, — говорит третий. Приказчики подводят Крингеляйна к зеркалу и вертят из стороны в сторону, точно покорную деревянную куклу.

И вот в этот момент, когда Крингеляйн шагнул самому себе навстречу из зеркала, в этот момент он впервые, пусть еще слабо, почувствовал, что живет. Да, именно так: он ощутил самого себя, увидел себя и пережил при этом сильное потрясение, сильное, как удар молнии. Худенький незнакомец, изящный стройный мужчина со смущенным лицом шагнул ему навстречу, удивительно знакомый, да нет — просто он сам, он, настоящий Крингеляйн, обреченный Крингеляйн из местечка Федерсдорф, и в то же время — другой, новый. Свершилось чудо преображения.

Крингеляйн глубоко, с усилием вздохнул — снова проснулась боль в желудке, правда, слабая.

— Как вам кажется, костюм мне к лицу? — с детской улыбкой обратился он к Гайгерну. Барон подошел и большими теплыми руками огладил пиджак на плечах у Крингеляйна. — Я полагаю, мы остановимся на этом костюме, — сказал Крингеляйн, обернувшись к элегантным господам. Он тайком пощупал материю — ведь в текстильных изделиях он как-никак разбирался. В Федерсдорфе у всех было чутье на добротные ткани, даже у тех, кто работал всего-навсего в конторе по начислению жалованья. — Хороший материал. Я, знаете ли, специалист в этой области, — сказал он важно.

— Настоящий английский материал. Мы его получаем прямо из Лондона, от Паркера, — пояснил тот господин, что, прищурив глаз, наблюдал за примеркой.

«Такие материи сам Прайсинг не носит», — подумал Крингеляйн. У Прайсинга костюмы обычно были из добротного темно-серого сукна, запасы которого лежали на складах фирмы и ежегодно перед Рождеством продавались служащим «Саксонии» по сниженной цене. Крингеляйн принял решение. Он вступил во владение новым костюмом и в знак этого сунул руки в чистые новые карманы пиджака.

Все страхи неожиданно исчезли, на их место явилась радость приобретения и обладания, впервые в жизни Крингеляйн почувствовал головокружительную легкость, какая приходит, когда тратишь деньги. Крингеляйн проломил стену, за которой прожил целую жизнь. Он покупает, покупает, покупает, он не спрашивает о ценах, он разглаживает материи, шелка, ощупывает поля шляп, примеряет галстуки, жилеты, пояса, сравнивает между собой разные расцветки, наслаждается, как редким лакомством, удачно подобранной цветовой гаммой.

— У господина директора безупречный вкус, — говорит один из элегантных господ.

— Изысканный, солидный, в высшей степени благородный, — поддакивает другой.

Гайгерн, улыбаясь, стоит рядом и с легким нетерпением хвалит покупки. От скуки он разглядывает свои пальцы: на правой руке царапина, левая — как будто голая, ведь перстень он подарил. Он украдкой подносит ладони к лицу, чтобы узнать, не остался ли на них аромат той ночи — горьковато-сладкий запах опасности и успокоения, запах цветка неувяды, что растет в полях.

Крингеляйн купил еще коричневый удобный костюм из грубого английского твида, темно-серые брюки в тонкую светлую полоску — они подойдут к новому изящному жакету, — затем смокинг, на котором пришлось только переставить пуговицы, затем белье, рубашки, носки, воротнички, галстуки, пальто наподобие тренчкота, который носит Гайгерн, мягкую и поразительно легкую шляпу с золотой нашивкой на внутренней стороне тульи, которая удостоверяет, что шляпа изготовлена известной флорентийской фирмой. Под занавес Крингеляйн покупает пару замшевых перчаток, в точности как у Гайгерна, и идет платить в кассу. Там все происходит чрезвычайно приятно: Крингеляйн объясняется с кассиром очень легко и быстро, ибо жаргон касс и бухгалтерий — его родной язык. Он платит наличными тысячу марок, на остаток оформляет кредит с выплатой в три приема.

— Ну вот, порядок, — радостно говорит Гайгерн.

Строй почтительно согнутых спин провожает очарованного и преображенного Крингеляйна к застекленным дверям. На улице солнечно, но холодно. «Воздух на вкус — как охлажденное вино», — мельком думает Крингеляйн. Раньше он всегда семенил крадучись. Теперь — идет. Пройти надо всего несколько шагов, от здания богатой фирмы до серо-голубого лимузина, и Крингеляйн шагает в новых ботинках уверенно и упруго.

— Довольны? — со смехом спрашивает Гайгерн и газует. — Ну как, замечаете что-нибудь? Что-нибудь чувствуете?

— Великолепно. Превосходно. Высший сорт, — говорит Крингеляйн, с видом бывалого человека усаживаясь рядом с Гайгерном на переднее сиденье. И вдруг снимает пенсне и трет глаза — привычный усталый жест.

Крингеляйн внезапно осознает, что, когда настанет время выплатить последнюю треть кредита, его самого на свете уже не будет.

От нетерпения пальцы Гайгерна покалывало, точно в них лопались пузырьки углекислого газа шипучего лимонада. На уличных перекрестках вспыхивали красные, зеленые, желтые огни, полицейские, сдерживая улыбку, грозили автомобилю, который мчался мимо домов, деревьев, афишных тумб, мимо выстроившихся в каре прохожих на перекрестках, мимо тележки зеленщика, заборов с плакатами, пугливых пожилых дам, на красный свет переходивших улицу и одетых в черные длинные юбки, несмотря на весну. Солнце на асфальте было влажное и желтое. Когда путь преграждал неуклюжий зверь-автобус, маленький четырехместный автомобиль Гайгерна сердито сигналил, клаксон тявкал, как злая собачонка.