Гранатник - [6]

С июня до конца сентября Луи, тайком от матери, много занимался по ночам и сделал большие успехи; в алгебре он дошел до уравнений второй степени, изучил начертательную геометрию, прекрасно освоил рисунок — одним словом, он мог бы блестяще выдержать экзамен в Политехническую школу. Вечерами он иногда гулял подле Турского моста и свел там знакомство с отставным капитан-лейтенантом; мужественный вид, выправка и ордена этого моряка времен Империи произвели на него сильное впечатление. Со своей стороны моряк проникся дружеским расположением к юноше, в чьих глазах горела жажда деятельности. Луи, бредивший воинскими подвигами и мечтавший расширить свой кругозор, бросал якорь подле моряка и заслушивался его рассказами. Отставной капитан водил дружбу с пехотным полковником, также уволенным из армии; юный Гастон получил таким образом возможность узнать в подробностях жизнь военных на суше и на море. При каждой встрече он засыпал обоих отставников вопросами. Выяснив, какие тяготы ожидают его на суровом воинском поприще, он попросил у матери позволения отправиться в путешествие по окрестностям. Поскольку удивленные учителя говорили госпоже Виллемсанс, что сын ее слишком много времени посвящает занятиям, она с бесконечной радостью отпускала его развеяться всякий раз, как он об этом просил. Итак, Луи стал совершать далекие походы. Желая закалить себя, он с невероятной ловкостью взбирался на самые высокие деревья; он научился плавать и проводить ночи без сна. Он повзрослел и превратился из мальчика в юношу, чье бронзовое от загара лицо носило печать недюжинного ума.

Наступил октябрь; госпожа Виллемсанс вставала теперь не раньше полудня, когда солнечные лучи, отражаясь от водной глади и прогревая террасы, превращали Гранатник в подобие берегов Неаполитанского залива, чей благодатный климат так высоко ценят врачи. Тогда она усаживалась где-нибудь под деревом; сыновья не отходили от нее. Уроки прекратились, учителям дали расчет. Дети и мать хотели жить без забот и развлечений, слившись в единое целое. В саду и в доме уже не раздавались ни плач, ни крики радости. Старший мальчик, лежа на траве подле матери, не сводил с нее глаз и целовал ей ноги, словно любовник. Младшему не сиделось на месте, он рвал цветы, с грустным видом приносил ей и поднимался на цыпочки, чтобы получить в награду целомудренный поцелуй. Эта женщина с бескровным лицом и большими черными глазами, которая совсем обессилела и с трудом передвигала ноги, но ни на что не жаловалась и улыбалась своим крепким, пышущим здоровьем детям, представляла собой величественное зрелище, достойным фоном которому служила меланхолическая роскошь осеннего пейзажа: желтые листья, полуоблетевшие деревья, мягкий свет солнца и белые облака в небе Турени.

Наконец врач запретил госпоже Виллемсанс выходить в сад. Дети каждое утро украшали спальню матери ее любимыми цветами и находились при ней неотлучно. В начале ноября она в последний раз села за пианино. Над ним висел швейцарский пейзаж. У окна, прижавшись друг к другу стояли мальчики. Больная переводила глаза с картины на сыновей и с сыновей на картину. На щеках ее выступил румянец, пальцы вдохновенно летали по клавишам. То был ее последний праздник — никому неведомый, справляемый в недрах ее души гением воспоминаний. Тут появился врач и запретил ей вставать с постели. Мать и сыновья выслушали этот суровый приговор, не в силах до конца постичь его смысл.

Когда врач ушел, больная сказала: «Луи, отведи меня на террасу, я хочу еще раз взглянуть на наш край».

В ответ на эту простую просьбу мальчик подал матери руку и проводил ее на середину террасы. Там она, быть может, безотчетно, чаще устремляла взор на небо, чем на землю; впрочем, трудно было сказать, какой пейзаж был в ту минуту прекраснее, ибо облака смутно напоминали величественные альпийские ледники. Внезапно лицо больной омрачилось, в глазах появилось выражение муки и раскаяния, она схватила детей за руки и, прижав их ладошки к своему неистово колотящемуся сердцу, воскликнула: «Отец и мать неизвестны!» Бедные мои ангелочки! Что с вами станется? Как сурово спросите вы с меня в двадцать лет за мою жизнь и за вашу?!»

С этими словами она проникновенно взглянула на детей, потом отстранилась, оперлась локтями о балюстраду, закрыла лицо руками и несколько мгновений стояла так, погруженная в свои мысли, не смея поднять глаза. Когда она очнулась от подступившей боли, она увидела, что Луи и Мари, словно два ангела, стоят возле нее на коленях; они ловили ее взгляд и, когда она наконец подняла голову, нежно улыбнулись ей.

— Отчего я не могу унести с собой эту улыбку! — сказала она утирая слезы.

Она вернулась домой и слегла; ей суждено было покинуть этот дом уже в гробу.

Прошла неделя, ничем не отличавшаяся от всех предшествующих. Старая Аннета и Луи поочередно дежурили ночами у постели госпожи Виллемсанс, не сводя глаз с больной. Каждую минуту здесь разыгрывалась невыносимая драма, какая разыгрывается во всех семействах, где горячо любимое существо страждет и каждый его стон или вздох может оказаться последним. На пятый день этой роковой недели врач велел унести из комнаты цветы. Иллюзии жизни таяли одна за другой.