Грань - [7]

— Ну что, Турище? По-моему, без вариантов: 'НО'.

'Без вариантов'.

Голос у Тура меланхоличный: не любит он подобных диагнозов. Можно подумать, я их люблю…

Вердикт 'НО' означает 'необратимо опасен'. Такой субъект подвергается немедленной ликвидации. И хотя мнение мада в немалой степени субъективно — ведь даже внутри чужого сознания мы воспринимаем все сквозь призму собственного, сквозь свои принципы и установки — все же оно решающее.

То есть я, не колеблясь, и с достаточно легкой душой вынес смертный приговор женщине, только что на моих глазах убившей своего сына. (Честно сказать, обезумевшие от страха глаза мальчишки долго еще будут жить у меня в сознании — даже горячая вода не всесильна.)

Впрочем, вариантов у совершившего преступление пациента немного. Если, по мнению мада, он вменяем — его отправляют под суд. При невменяемости мы можем поставить и более мягкий диагноз — 'УБ' ('условно безопасный'). Тогда беднягу отправляют под строгий домашний надзор, а при невозможности такового — запирают в псих-лечебнице, почти без надежды покинуть когда-нибудь ее стены.

Роспись, дата. Вот и вся канитель. Слава создателю: излишней бюрократией моя профессия не обременена. Обжалованию вердикт не подлежит — в подобных вопросах мады считаются абсолютно компетентными. И, в общем-то, заслуженно.

— Уфф. Точка. На сегодня все!

'Поздравляю'.

— Чтой-то я заскучал по тебе, Тур. Приползай скорее! Тебе там как?..

'Тихо. 'Тихо-тихо в белой спальне. Белый потолок. С потолка глядит печальный, без плечей браток…'

— Ясненько. Пока, Турище! Не скучай.

'И тебе того же'.

2.

Домой возвращался на метро. Теперь это единственный доступный способ передвижения. Наземный транспорт был запрещен много лет назад — как загрязняющий окружающую среду (от которой, к слову сказать, после Катастрофы мало что осталось). Это был формальный повод — на самом деле так было экономичнее: подземка почти не пострадала, а восстановление дорог и улиц требовало огромных средств и рабочих рук.

Наверху был город — полуразрушенный, обезлюдевший на две трети. Целые районы стояли пустые, без жителей, без офисов и магазинов, превращаясь потихоньку в окончательные руины. Многие станции поезд проскакивал без остановок — лишь мелькали за окнами выхваченные вагонным светом обветшалые облицовки из гранита и мрамора. Те, на которых поезд останавливался, выглядели ненамного лучше и освещались лишь в той мере, чтобы можно было разобрать названия станций.

От родителей я знал, что до Катастрофы подземка была гордостью города — просторно, светло, красиво. Но самым комфортным и дорогим видом транспорта была не она, а 'таксо' (или 'такси'?) Жаль, что сейчас нет ничего подобного. Что за прелесть — ехать одному (точнее, с персональным шофером), а не в толпе, раскинувшись на мягком сидении и глядя на проносящиеся за окном пейзажи (то бишь, помойки и руины). Я ездил бы на 'таксо' дважды в день — на работу и обратно. Денег бы хватило — мады неплохо зарабатывают: на уровне биотехнологов и летчиков. Высокий заработок должен защищать нашего брата от искуса брать взятки — ведь за нужный (или, как минимум, не смертельный) диагноз пациент готов отдать последнее. Правда, и наказывают попавшихся на взятках мадов сурово — пожизненным заключением.

Так что денег у меня куча — а тратить их особо не на что. Живи я до Катастрофы, стал бы путешествовать — объездил весь свет или хотя бы полсвета. Но теперь это исключено: даже на поездку в соседний город можно добиться разрешения лишь при очень уважительных обстоятельствах. Да и не ходят во многие города ни поезда, ни пароходы. Самолеты же — транспорт миллионеров… В силу этого, основная часть моих заработанных кровью и потом — а точнее, невидимыми слезами и нервами — денежек идет на покупку старых книг и подарки дочке.

В вагоне было малолюдно и, как всегда, душно. На стенах — яркие постеры с розовыми младенцами. Якобы глядя на них, женщинам захочется рожать, а мужчины станут более сексуально активными. По мне, бессмысленно-пучеглазые физиономии и лоснящиеся попки способны скорее охладить эротический пыл. Особенно отталкивающе смотрелись те, где младенцы резвились в искусственной кислотно-зеленой траве среди пластиковых цветов. Моя Варька такой не была, даже сразу после рождения.

Я уселся с краю, подальше от бальзаковской дамы необъятных размеров, напротив влюбленной парочки, самозабвенно слушавшей что-то из одной пары наушников на двоих. При взгляде на девушку подумалось об Алисе — было мимолетное сходство. Именно мимолетное и слабое, поскольку моя бывшая жена — существо исключительное, ни на кого не похожее.

Я знаю ее давно, чуть ли не всю сознательную жизнь, и за это время она не изменилась — ни на капельку, ни на йоту. Во всяком случае, внутренне. Помню ее школьницей — мы учились в одном классе. Ее отличали длинные черные косы — что было совсем не модно и даже дико. Круглая отличница по всем предметам — таких обычно не любят, и ее не слишком любили, но уважали — за бесстрашие и независимость по отношению к учителям и классным 'авторитетам'. На Курсах мадов, куда мы с ней, не сговариваясь, пошли учиться, распрощавшись со школой, нам велели выбрить виски и часть лба. День она проходила в таком виде, а на следующий явилась обритая наголо. По-моему, то была единственная слабина, допущенная Алисой в жизни. Во всяком случае, единственная из тех, что мне известны. Ей не понравились взгляды, которыми провожают обыватели людей нашей профессии, и с тех пор она стала бриться регулярно.